19 декабря 1909 года родился писатель Хамзат Сосиевич Осмиев. Он автор нескольких прозаических и поэтических сборников, а также школьных учебников по ингушской литературе. Произведения его пользуются большой популярностью как в республике, так и за ее пределами.
«Немало испытаний в жизни было, даёшься диву: как же вынес их? Как время сердце не остановило, как зло не замутило дум моих?» — писал Осмиев.
— Его появление на свет после четырех девочек было радостным, праздничным событием для всего селения Кантышево, — вспоминает его сын Дауд Осмиев. — Дед Соси был непререкаемым авторитетом и в семье, и в обществе. Он сам был неграмотным, но прекрасно понимал, что в образовании — будущее народа, поэтому он старался дать своему сыну всё, что мог, в этом направлении. На протяжении четырех лет дед привозил для своего сына Хамзата русскую учительницу из города Владикавказа, чтобы обучать его грамоте.
Одновременно Хамзат учился и в религиозной школе. В советские годы партийная система в его биографию, по соображениям идеологии, вписала строчку «сбежал из медресе», что, конечно же, не соответствовало действительности, но строчка и сегодня продолжает гулять по просторам Интернета в разных текстах. В то же время односельчане Халат и Али Зурабовы, которые вместе с Хамзатом учились в медресе, говорили о его незаурядных способностях, а «когда он читал по памяти аяты, то от его красивой дикции замирали все присутствующие», вспоминали они.
Хамзат всю жизнь безгранично был благодарен всем своим наставникам и в религиозной школе, и в светской, и, конечно же, педагогу ингушского педагогического техникума во Владикавказе, где учился Хамзат Осмиев — Виктории Абрамовой. Именно благодаря её педагогическому профессионализму и доброму сердцу выросла такая плеяда ингушских писателей, как И. Базоркин, С. Озиев, Х. Осмиев, Б. Зязиков, Х.-Б. Муталиев, М. Хашагульгов и другие, которые были в числе первого выпуска Ингушского педагогического техникума.
Шёл 1935 год. Первый брак Хамзата Осмиева после смерти двух малолетних сыновей распался. В грозненской тюрьме умер при неизвестных обстоятельствах отец писателя, которого арестовали как кулака за один плуг и трёх лошадей. Мамы уже давно не было в живых. А у него ещё два младших несовершеннолетних брата. Надо было срочно жениться, и тут, будучи в гостях, он увидел сестру своего друга Саипа Хаматханова. Ей было 16 лет. Когда Хамзат сказал другу о своих намерениях, Саип, боясь, что сестра не справится с ролью жены, сначала отказал, но из-за настойчивости жениха решил провести своеобразный экзамен. Он поручил сестре сшить до вечера костюм для него, ссылаясь на то, что должен срочно ехать в Ростов. К его удивлению, и к радости Хамзата, не подозревающая ни о чём сестра справилась с заданием. Так и поженились и воспитали достойных сыновей и дочерей.
— Отец, как рассказывала мама, в этот вечер (22 февраля 1944 г.) пришёл домой расстроенный, — говорит Дауд Осмиев. — Она готовила ужин и попросила его наколоть дрова. «Возьми вон колья с забора и топи, — ответил он, — они нам больше не понадобятся, — и как-то отрешённо добавил: — завтра нас выселяют».
У отца был друг — Тархан Кулбужев, он работал в Грозном, в обкоме партии. С его слов, отец с болью в сердце всегда вспоминал, как Кабулов — заместитель Берия, накануне высылки собрал их, партийных работников, в актовом зале обкома и, предъявив им обвинение в измене Родины, объявил о высылке. Но эти слова, и без того бившие как молотом, он произносил очень цинично, медленно расхаживая из угла в угол, обжигая сердца «поверженных» леденящим холодом и безысходностью. «Вы — чеченцы и ингуши, враги советской власти, выселяетесь без права на возвращение. Скорее земля и небо сойдутся друг с другом, прежде чем вы увидите кавказские горы». «Так звучал приговор о лишении нас родины, — часто повторял Тархан Кулбужев, — приговор, который был страшнее смерти».
Отец рассказывал, что в нашем селе, Кантышево, за месяц до депортации построили железнодорожный мост через реку Камбилеевку, использовав для этой цели балки и всякий там строительный материал из разобранной единственной школы. Люди тогда ещё недоумевали, зачем было строить мост без особой надобности сельчанам, лишив их школы. А потом, как оказалось, часть села как раз и повезли через этот мост, на высылку в Казахстан.
Везли их 14 суток. По дороге пришлось увидеть и голод, и трупы, наспех захороненные в снегу, и случаи, когда люди прятали тела в вагонах, чтобы предать их земле по мусульманскому обычаю.
Но вот один случай отец вспоминал тяжело. Был с ними Магомед Иссаевич Арчаков, парень очень крепкий, мужественный, лет 30-ти. Он пожаловался начальнику конвоя на то, что им солдаты урезают пайки, и люди едут впроголодь. В ответ его расстреляли перед всем составом, показательно, и оставили окровавленное тело на снегу, не дав возможности родственникам даже прибросать его снегом.
Они приехали в Северный Казахстан, в город Петропавловск. Оттуда их на санях, за 100 километров, в тридцатиградусный мороз отвезли в село Волошино Ленинского района. С отцом потянулись не только однофамильцы, но и родня со стороны матери (ноанхо), дочери известного богослова Навруза Евкурова. На момент их приезда в селе были две улицы, весной появилась третья — улица Осмиевых и Чумаковых.
Жили в Волошино представители разных национальностей, в основном русские, многие ссыльные. Люди, несмотря на то, что их предупреждали, что мол, едут варвары, людоеды, приняли их доброжелательно. Хозяйка нашей квартиры Милана делилась, как вспоминала мама, последним куском с нами. Мы с ней ещё долго потом переписывались. Очень внимательной и заботливой была учительница, ссыльная — Анжела Майнафт. Галя Перепенко — та даже что-то приносила нам поесть, как-то даже, помню, мешок муки нам дала. «Семья-то ведь у тебя большая», — говорила она.
Была очень интересная история с отцом в 50-х годах. Руководство этого поселения очень сильно издевалось над ингушами. За собранные в поле колосья избивали и мужчин, и женщин, пытали, сажали на 10-15 лет. Отец работал учителем в школе, где и находилось арендованное для заключённых помещение, и выбивали у них признательные показания. Он одновременно возглавлял комсомольский дозор. А в школу на ночь, для усиления милицейской охраны, отец должен был выставлять в караул двух своих комсомольцев, которые, по его заданию, воспитанные ещё на патриотических идеях «Молодой гвардии» Фадеева, под клятвой о неразглашении тайны до суда, стали фиксировать в письменном отчёте все пытки. Письмо в Москву отец отправил с мыслями: «Либо я пропаду, либо прекратятся эти бесчинства». Как ни странно, через две недели письмо возымело своё действие. Всё руководство райцентра было снято с должностей и арестовано. Против отца тогда хотели сфабриковать дело, но комсомольцы его поддержали на суде, представив письменные отчёты. Запомнил из них лишь Толика Бугаёва и Николая Перепенко. Директор школы Анна Толстая потом призналась отцу, что и ей предложили написать на него докладную, но она ответила отказом. Помню, после этого случая с ним здоровались, снимая шляпы, и штаб Волошино перешёл в наш дом, даже расписываться приходили сюда, и комендант вёл у нас иногда по поручению партии разъяснительную работу.
Но больше всего запомнил я день, когда один из арестованных по этому делу, бывший фронтовик, комендант Чесноков возвращался домой, отсидев шесть лет. Мы как раз погрузили в машину утварь, переезжали в Алма-Ату. Он подошёл к отцу и, крепко его обняв, сказал: «Спасибо вам, Хамзат Хусейнович, вы научили меня жить». Кстати, его жена Ольга как-то в буран, когда нас отпустили домой из школы, завела меня с братом Мухарбеком к себе в дом (их дочь была нашей одноклассницей), кормила, потчевала, пока папа не приехал, хотя их отец по тому громкому делу сидел в тюрьме. Вот такие личности жили в те времена.
В1957 году «представителей идеологического фронта» в числе первых возвращали на родину. Для семьи Хамзата Осмиева дали вагон, но он, пользуясь своим авторитетом, добился дополнительного вагона, в котором приехала родня по матери. «Такого племянника, как у Чумаковых, не было ни у кого. Он нас и в Казахстан повёз, и на родину с собой вернул», — любил повторять известный богослов Яхья Чумаков. Известный писатель Идрис Базоркин писал в то время другу: «Наши уезжают... Регулировать, остановить — невозможно. Как река, как талая вода, двинулся наш народ на родину!»
— В Грозном для ингушской интеллигенции было отстроено 20 домов: десять для писателей, десять для артистов, — вспоминает Дауд. — Каждый день на родину прибывали люди домой из высылки. Помню, в нашей квартире спали на полу, пройти места не было. Сидели до утра. Никто не говорил о личных проблемах, только о народе, о том, как возрождать разрушенную структуру, и, конечно же, мечтали восстановить ингушскую автономию. Хотя в то время об этом и думать-то запрещали.
Помню юбилей отца в 1959 году — это было грандиозное событие в республике. Чествовали у себя на родине ингушского писателя после стольких лет забвения. Поздравительные телеграммы приходили со всех точек нашей огромной страны.
Потом были и тяжёлые времена. Отец, несмотря на уговоры друзей, не стал после возвращения из ссылки писать заявление о возвращении ему партбилета, как это сделали многие. «Я уже писал однажды, но у меня его забрали», — отвечал он. За что и поплатился должностью ответственного секретаря газеты «Сердало» в 1964 году, когда «истинный партиец», которого он же пристроил на работу, на общем собрании поднял вопрос о занимаемой им должности, будучи беспартийным. Хотя после совещания у них состоялся «мужской» разговор, другого ответа для него отец не нашёл. Позже он напишет в стихах: «Кто бесчестен в делах, кто смирился с обманом в душе, кто живёт на миру, как лисица, коварно и лживо, — да оденется в камень».
Хамзат Осмиев больше не вышел ни на какую государственную работу, хотя и были предложения. Но его знания по родному языку высоко оценивали в республике, и из обкома часто приезжали за переводом официальных текстов на ингушский язык. Он любил посидеть с друзьями, навещал часто родственников. Любил бывать во Владикавказе у своего друга Идриса Базоркина, заезжал и на улицу Горького, где он жил и работал в редакции газеты «Сердало» до 1944 года. Очень тяжело перенёс Хамзат травлю друга в 70-х годах. Под обличающей Базоркина газетной статьёй лживо вписали и имя Хамзата Осмиева, вместе с другими писателями. Тогда он в ярости чуть не разнёс редакцию. Но поссорить друзей эта система всё же не смогла. Они часто встречались и остались лучшими друзьями.
Хамзат Осмиев, как и все творческие люди, был очень ранимым человеком, но свою боль он мог выразить только в поэзии: «Слова, слова, кричат из тишины, как раны, нанесённые железом», — пишет он. А в стихотворении «Подорожник» очень образно говорит о судьбе своей, неотъемлемой от народа: «Помят, копытами изрезан, вдоль троп и трактов запылён, он устоял перед железом...»
Похоронили Осмиева в родном селении Кантышево в январе 1981 года.