Впервые о том, что в царской армии было одних только ингушей генералов около десятка, герой нашего рассказа Ахмед Томов узнал от случайной попутчицы, оказавшейся племянницей Льва Троцкого.
— Я рассказывал потом об этом всем, кого только ни встречал на своём пути, гордился прошлым и желал получить как можно больше информации. Хотя времена были другие, источники были скудные, история наша практически была искромсана. Молодым сегодня этого не понять, а старшее поколение понимает, о чём я говорю.
— Это было в 1991 году в поезде «Москва — Владикавказ», — вспоминает Ахмед Томов. — Я, студент Ростовского университета, ехал домой на летние каникулы. Сам я из посёлка Карца, что под Владикавказом. Билетов в кассе не было, время отпусков, пришлось брать по остаточному принципу купейный билет, хотя для меня цена была накладная. И тут ко мне в купе зашли два молодых человека, представительных, в галстуках, и, вежливо обратившись ко мне, показав удостоверение сотрудников КГБ, попросили предъявить документы. Это были лихие времена, и появление «кагэбэшников» несколько меня ошарашило. Убедившись, что я человек надёжный, они мне сказали:
— Молодой человек, сейчас к вам в купе подсадят пожилую женщину. Признаемся, что характер там не из лёгких, но мы бы вас попросили быть с ней как можно вежливее. Человек она старый, многое повидавший, скажем так, даже грубоватый. Постарайтесь быть с ней максимально вежливым. Если что, мы в соседнем вагоне.
Минут через десять в купе в сопровождении этих же молодых ребят зашла дамочка, довольно пожилого возраста, если не сказать, что очень старенькая, но по её заносчивости, которая в таком возрасте больше даже вызывает умиление, по её манере поведения сразу было заметно, что она из бывшей интеллигенции.
— Вы свободны, здесь я сама справлюсь, — грубовато сказала она сопровождающим.
Она аккуратно разложила свои вещи, подвесила на крючок верхнюю накидку, надела тапочки, что-то выложила из сумки на стол и села. Всё это время она меня как бы не замечала или, скажем так, не удостаивала своим вниманием. Я же, со свойственной нашему народу готовностью услужить во всём старым людям, всё это время стоял в коридоре, как-то чувствуя неловкость садиться в присутствии пожилого человека, не говоря уже о том, что я был ещё и предупреждён.
Что характер там ещё тот, было заметно по её недовольному лицу и тому, как она ещё долго ворчала в адрес ребят, на власть, на неудобства в купе и тому подобное. Наконец она потянулась за матрасом. Я обрадовался, что сейчас могу пригодиться и наладить с ней контакт. Но только стащил матрас, как она грубо меня «отшила». Заправить постель, само собой, тоже не получилось. Завершив свои дела, она, наконец, присела. Поезд тронулся. Она вызвала у меня интерес, мне нравилось её желание выглядеть помпезно, но у неё всё получалось наоборот, уж, по крайней мере, меня всё это забавляло. Я всячески старался ей угодить: где-то вставить слово, где-то поддакнуть, но она была непреклонно холодна. Воспользовавшись случаем, я принёс два стакана чая и пирожки из ресторана.
— Бабушка, — сказал я, норовя шуткой взять «Бастилию» и стараясь быть как бы вежливее, — давайте выпьем на брудершафт.
Наконец её сердце было растоплено. Она рассмеялась и сказала таким покорённым добрым голосом:
— Ну что, внучок, надоела бабушка, никак вы не угомонитесь, молодой человек. Ну ладно, ставьте свой чай, кажется, я действительно проголодалась. Ну и куда вы путь держите?
— Нашему народу старики не надоедают, — сказал я, — их уважают, а еду я во Владикавказ.
— Кто вы по национальности? — спросила она.
— Ингуш, — ответил я.
— Ингуш? — переспросила меня женщина и добавила: — А это благородная нация. Я хорошо знаю ваших людей, мы жили рядом в ссылке, в 30-х годах. Рядом с нами в Читинской области, в поселении для ссыльных, жила ингушская семья, тоже, как и мы, раскулаченные. Фамилию я их так и не запомнила, но вот знаю, что звали отца Таган (скорее всего Туган). Будет правильнее, если я скажу, что мы уже жили там полгода, когда привезли эту семью. Видно было, что семья была состоятельная, уж, по крайней мере, они, как мы и многие живущие в поселении, не голодали. Мало того, и мужчины и женщины их хорошо разбирались в травах. А время как раз весеннее, есть нечего, и они нас научили готовить всякую еду из разных трав. К ним потянулись со всего поселения люди, они и советовали и лечили всех от многих болезней, в том числе и охраняющих нас солдат. Они пользовались уважением. В своих краях это была известная семья знахарей, и видать, достаток был неплохой, вот и раскулачили их. А в те годы все раскулаченные были люди трудолюбивые, самодостаточные, учёные, лекари, в общем, лучший генофонд страны. Много кавказцев было с нами, но я запомнила ингушскую семью, потому как те жили рядом. Вот такая политика уничтожения мозгов была при сталинизме. Я племянница Троцкого, — сказала она наконец, но не представилась, — мы были в поселении как политические. В 40-х годах нашу семью реабилитировали. Они остались там. Дальнейшая их судьба мне не известна. Мы договаривались со всеми друзьями из поселения, в том числе и с русскими, встретиться через 10 лет. Но ни об одном из них я весточку так и не получила, хотя мы обменялись адресами. Сама я писала по этим адресам, но мне так никто и не ответил. Да и найти меня в столице не было проблематично. Я работала в Кремле, секретарём у высокопоставленного чиновника (у кого, она не сказала), меня найти было не трудно. Но ингушскую семью я запомнила и была им всегда благодарна. Они, можно сказать, спасли и нашу семью, и других поселенцев той весной от голодной смерти. А знаете ли вы, молодой человек, что у вас богатая, героическая история, — сказала она мне. — И потом эта высылка в 1944 году, ничем не оправданная. Это я тоже знаю. Это было серьёзной политической ошибкой, можно сказать, преступлением против народов.
Мы за этот короткий отрезок времени стали, можно сказать, друзьями. Она мне на многое тогда открыла глаза. Я переосмыслил своё мнение, что если человек из Кремля, значит, он не понимает дум и чаяний простого народа, а тем более — боль ингушского, хотя к тому времени была уже принята Декларация Верховного Совета СССР о признании преступными всех сталинских актов о депортации народов. Молодые ребята, её охрана, заглядывали к нам периодически в купе и даже не скрывали своего удивления, что мы нашли общий язык, показывая мне исподлобья своё довольство происходящим. Моя же подруга в их сторону и не смотрела и как-то даже накричала на них:
— Оставьте нас в покое, дайте пообщаться с человеком, — и недовольно глядя в мою сторону, добавила: — Приставили, сердобольные какие!
Она дала мне свой столичный адрес. Она сказала, что едет в Кисловодск, поправить здоровье, там у них была то ли своя, то ли правительственная дача. К сожалению, я этого не успел сделать, а потом и адрес сгорел с документами, со всем имуществом во время трагических событий осени 1992 года.
Это уже потом я узнал, что ингушский народ по праву можно назвать героическим! У нас есть на кого равняться, и с кого брать пример: это 26 полных георгиевских кавалеров, 10 кавалеров Георгиевского оружия и 5 генералов российской императорской армии, и десятки Героев Советского Союза и Российской Федерации. И это ещё не весь список!
Подытоживая, скажем, что всё же мало быть героем, надо иметь ещё хорошее потомство. В этом мы можем быть уверены. В наших людях течёт кровь достойных и славных предков, имена которых начертаны в памяти народа крупными буквами.