Магомет-Тагиру Барахоеву было восемь лет, когда рано утром 23 февраля 1944 года в дверь постучали солдаты. Со стука в дверь начинается практически каждая история депортированного, потому как «стук в дверь» разделил жизнь ингушского народа на «до» и «после».
Из воспоминаний Магомет-Тагира Барахоева:
«...Дорога в Казахстан у меня ассоциируется с длинным, нескончаемым мрачным пасмурным днём, с нависшими тяжёлыми тучами. Помню женщин, возившихся у буржуйки, в ожидании, когда испечется кусочек лепёшки, плач голодных маленьких детей, понурые лица мужчин. Мне всё казалось, вот-вот проснусь, и этот тяжёлый сон закончится. Но я просыпался, засыпал вновь, а стук колёс не прекращался. Потому, когда нас высадили на станции, на сердце у меня была радость. Казалось, видимо, по-детски, что самое тяжёлое уже осталось в том ужасном сером вагоне, и вот-вот мы устроимся у тёплой печки в каком-нибудь доме.
Однако всё только начиналось. Отчетливо помню этот день. Стоял лютый мороз. Огромная толпа людей стояла в ожидании своей участи. Это была Кокчетавская область. Одна за другой подъезжали грузовые машины и по списку забирали людей. Мы тоже сели в эту холодную машину без тента. Нас высадили в селении Лобаново. Оттуда повезли на повозке до села Заря.
Я замёрз окончательно. Сел на повозку, покрытую сеном, стараясь согреться, но не мог. Мама и старшая сестра Халимат, ей было десять лет, старались как-то закутать младших детей.
В семье нас было семеро: четыре сестры и три брата, Халимат — за старшую. Отец умер за год до высылки.
А с нами рядом был дядя Халит Барахоев. Дядя, оглядываясь на меня, всё спрашивал: «Не замёрз?» Я в ответ отрицательно кивал головой, мол, нет.
Мне шёл восьмой год. Я был очень худощавым мальчиком, но уже чувствовал себя мужчиной. В те годы с детьми не сюсюкались, как нынче, они рано взрослели. Дорога дальняя, как мне тогда казалось, а было всего-то 18 км. Кругом заснеженные степи и буран. Чувствую, что мёрзну, а сказать стыдно. Тут дядя заметил, что я уже засыпаю, ну, то есть теряю сознание. Он меня ставит на ноги и кричит: «Беги!» Я падаю с ног, стараюсь встать, шаг, другой и опять падаю. И так несколько раз. Тут он меня схватил, завернул в бурку и стал тереть, как котёнка. Мне было очень неловко отогреваться у него на коленях. Тут у меня порозовели щёки. «Вот, — сказал он, — теперь уже беги сам». Даже сегодня, вспоминая это, чувствую себя неловко. Потом опять поставил на ноги и приказал идти самому. Так и шёл — бегом, пешком километра два-три.
Жили мы в селе Заря Кокчетавской области. Надо сказать, что к переселенцам здесь отношение было терпимое. Мы не ощущали со стороны местных жителей особой враждебности. Хотя они поговаривали, что, мол, их предупреждали, что к ним везут людоедов. Но люди друг друга лучше понимали, там многие были такие же, как мы. Село небольшое — жили русские, казахи, семья украинцев и ингуши. Каждой депортированной семье дали паёк, по четыре барана. Но насытиться голодным людям этим пайком было невозможно. Скоро все запасы иссякли. Мы бегали на поле, собирали после уборки урожая колосья. Самый доходный участок был там, где стоял стог соломы. Мы прямо с землёй подбирали зёрна, дома промывали их и делали муку, варили кашу.
Время было голодное и тяжёлое. В течение года один за другим у нас умерли от болезней два брата и две сестры. Осталось нас у мамы трое. Так и жили. Вернулись на родину в 66 году. Мама успела пожить на своей родной земле, увидеть внуков. Кого выдать замуж, кого и поженить. Аллах милослив! Но в дом отцовский в Камбилеевке нас так и не пустили. Старшая сестра Халимат умерла лет пять назад. Младшая Маликат так и осталась жить в Казахстане со своей большой и дружной семьей. Часто приезжает в гости на Кавказ.
Испытания выдержали. Хотя были и нечеловеческие. Всего не расскажешь.
Был у нас один интересный случай.
Удивительно, но человеческие взаимоотношения, несмотря на все эти смертоносные жернова, которые по всей стране запустил сталинский режим, продолжали жить и творить невозможное. Люди стали потихоньку обживаться, играли свадьбы, стали ездить друг к другу в гости.
После известного указа осени 1948з года об ограничении передвижения спецпереселенцам, стало хуже. За побег из мест поселения, за самовольный выезд без разрешения комендатуры — 20 лет каторжных работ. Как раз накануне выхода этого указа в гости к нашим родственникам Джугутхановым, которые проживали недалеко от нашего села, в Ефремовке, приехала сестра хозяйки. Звали эту девушку Маддан. Ей было где-то лет 16.
Комендатура обходила тогда каждый дом, проверяя и уточняя списки спецпереселенцев. Когда пришли в дом к родителям Маддан, ее мама сказала, что дочка поехала в гости к сестре в Кокчетавскую область. Эту информацию комендатура решила проверить. Телеграфировали они коменданту села, чтобы он подтвердил факт пребывания Маддан в доме Джугутхановых. Сестра, растерявшись, не зная, как правильно поступить, солгала, сказав, что не видела сестру в глаза, и к ней она не приезжала. В результате был объявлен всероссийский розыск.
Всё село, а называлось оно Ефремовка, ингуши и даже представители других национальностей, в числе, конечно же, друзей, скрывали девушку от сотрудников НКВД. Где ей только не приходилось отсиживаться, скрываясь от «всевидящего» ока: в подвалах, на сеновалах, на крышах домов, в зерновой кормушке, всего и не перечислишь. И так почти год, до самого августа. С обысками ходили каждый день. Как-то рано утром пришли энкавэдэшники в дом к Джугутхановым. Маддан как раз ночевала у сестры. Пока её муж открывал дверь, Маддан в последний момент юркнула в постель сестры и замерла у её ног под одеялом. Сестра же, приложив к груди ребёнка, лежала затаив дыхание. Они осмотрели шкафы, полезли в погреб, не найдя никого, ушли. Пронесло!
Как-то за полночь пришли с проверкой в дом к Магомеду Измайлову, он из селения Куртат Пригородного района. Маддан в этот день ночевала у них. Видать кто-то «настучал» на девушку. Они всё время ходили по её следам. Магомед приоткрывает крышку ящика для хранения зерна, который служил им и кроватью, и буквально утапливает её в зерно, сам же расстилает поверх постель и укладывается на ней.
Спросив у них, не скрывают ли они беглянку, предупредив, что в случае чего им обоим грозит по 25 лет тюрьмы, осмотрев все углы, а комнатка была всего одна, и то небольшая, они ушли. Опять пронесло. Аллах миловал.
И так наступило лето. Всем миром решали, как спасти девушку от тюрьмы. Было решено привести её к нам, в село Заря, за 18 км от них, и переправить в с. Сындыктав Акмолинского района. До нас её довезли в стоге свежескошенной травы.
А дальше эту операцию провести было сложнее. Я настойчиво просил, чтобы мне доверили незаметно довести её до другого села. Дорога шла через лес, я хорошо её знал. Вместе с Макшарипом Джугутхановым мы отправились в путь. Нам по 11-12 лет. Девушке подстригли волосы, одели её в русский сарафан, чтобы она не походила на ингушку, и отправились мы в соседнее село за 50 км.
Всю дорогу мы бежали, лишь иногда останавливаясь, чтобы передохнуть. Услышав топот копыт или едущую повозку, мы прятались в лесу. К вечеру добрались до места. Помню, целую неделю не могли потом ходить. Ноги болели. Мы бежали босиком, так было легче. А обувку в руки. Вот и отбили пятки.
Оттуда родственник Хож-Ахмад Бузуртанов (будучи шофёром, он имел право на передвижение) должен был её довезти до станции Атбасар. Но Хож-Ахмад подстраховался и попросил своего друга — русского парня, который под видом своей сестры довёз её до станции Атбасар, так было надёжнее. Там друг посадил её на поезд, договорившись с проводницей, до станции Перекатное. Откуда ей ещё нужно было пройти достаточное расстояние.
Как дальше проводилась эта сложная операция, я не знаю. Но спустя 2-3 месяца после этого, к нам пришло письмо с известием и благодарностью от её родителей. Так мы узнали, что она успешно добралась до дома и чудом избежала наказания.
По совету одного энкавэдэшника, её поспешно выдали замуж за парня из рода Долаковых. Тот парень явился в комендатуру и стал искать у них поддержки и помощи. Сказал, что украл возлюбленную и прятал её от преследования по сараям, да погребам, потому как её родные были не согласны на этот брак, а родителям девушка, мол, соврала, что уехала к тёте. Спасите, мол, нас, нашу молодую семью.
В то время идеологическая политика государства негласно приветствовала любой вызов традиционным канонам, который усматривался и в «поступке» молодых.
Жили они, я слышал, мирно и тихо в городе Малгобеке. Семья у неё, знаю, была большая. Умерла, слышал, лет пять назад.
Как-то на работу, три года назад, а это было в Троицкой больнице, я там сантехником работал, заехала большая грузовая машина. Шофёр, как оказалось, и был сыном Маддан. Он спешил очень, и я не стал ему эту историю рассказывать. Но вот как судьба сводит людей, подумал я тогда.
Да, горе сплачивает людей. Живя сегодня в наше время, вспоминая те годы, не перестаёшь удивляться благородству, самоотдаче, бескорыстию людей того времени, когда наказывали ни за что, и всё равно люди оставались людьми в полном смысле этого слова".