Судьбы людские

Фатима Хаматханова — о себе и своём знаменитом отце, первом редакторе восстановленной в 1957 году газеты «Сердало»

Исключительное трудолюбие, прагматичность и уверенность в себе, абсолютная реальность во взглядах на жизнь, чувственность и забота о семье, которые видятся во всех её делах каждый день, и привели Фатиму Хаматханову на страницы этого материала. Мне не раз говорили, что эта женщина могла бы стать достойным героем моего очерка. И действительно, наше знакомство за чашкой благоухающего зелёного чая, кстати, собранного с её приусадебного участка, убедили меня в этом. Я прониклась в мир её душевных переживаний, и прошлась по самым чувственным моментам её удивительной судьбы.

Первое, что бросается в глаза — это красиво декорированный, ухоженный двор, обрамляющий особняк со своеобразной архитектурой. Справа и слева хвойные саженцы, низкорослые деревья, аккуратно подстриженные кустарники и яркие цветочные композиции. Кстати, построен дом по плану самой Фатимы. Она не то, чтобы архитектор, но знает в этом деле толк, что объясняется тем, что человек она разносторонний, грамотный и индивидуальный. Фатима, несмотря на свой восьмидесятитрёхлетний возраст, понимает эту жизнь как вечное движение. Она никогда не сидит сложа руки, и эти же качества привила своим детям — четырём девочкам и сыну, ныне успешному столичному стоматологу.

В доме по-женски уютно и красиво. Создаётся впечатление целостности и завершённости. И все это — дело рук самой хозяйки и ее дочерей, у которых, помимо домашних дел, свой небольшой бизнес. А так, они не чураются любой работы. Их хрупкие женские руки с лёгкостью готовят изысканные блюда и без труда справляются с любой работой по дому, будь то пила, топор или любой другой инструмент.

Фатима не только любит разводить цветы, редкие деревья и кустарники, а любит их размножать в «питомнике» и раздаривать людям. Впрочем, как и взращенных заботливыми руками в собственном инкубаторе цыплят особой породы, которую ей привезла из Москвы дочь Пятимат.

Фатима родилась в городе Владикавказе. Они жили напротив Зелёного рынка, на улице Рамонова, 14. Дня своего рождения она не знает, потому что в высылке мама поставила дочери возраст на два года младше — таким образом, была возможность получать дополнительный паёк.

— О Владикавказе мои самые светлые воспоминания, — говорит Фатима, — и в то же время тяжёлым бременем они лежат на моём сердце. Ездить туда мне тяжело. Я ищу там свои детские ощущения счастья, а нахожу холод, отчуждение, боль и разочарование.

У нас был большой дом из девяти комнат. Была гувернантка Люся, очень интеллигентная, образованная женщина. Она, помню, учила нас культуре поведения, прекрасным манерам, учила одеваться красиво, давая нам право, к примеру, самим выбирать то, во что мы сегодня оденемся. Помню, с бабушкой Нати Плиевой мы ходили на Зеленый рынок с утра, покупали горячий лаваш и обязательно персидскую халву. Она часто приезжала к нам в гости. Это была очень интересная, грациозная женщина, настоящая амазонка, в молодости скакала на лошади лучше любого джигита, стреляла из лука, из ружья.

Когда в 1957 году наша семья вернулась из депортации, первое, что мы сделали — это навестили свой дом во Владикавказе. Вовнутрь, разумеется, мы не зашли. Уехали в Грозный. Там отцу по заданию партии надо было поднимать восстановленную Чечено-Ингушскую республику. Нам дали квартиру в центре города, но отец принял решение переехать в недостроенный дом, чтобы освободить возвращающимся на родину землякам квадратные метры.

Когда в 90-х годах в Грозном начались волнения, семья Фатимы решила переехать в родной город Владикавказ. Но этому решению помешали уже другие трагические события — осени 1992 года в Пригородном районе.

А в 1957 году Фатима была среди первых студентов Чечено-Ингушского государственного университета. Выбрала она, как и ее отец, о котором мы расскажем позже, физико-математический факультет. После окончания вуза Фатима вышла замуж за Уматгири Дахкильгова и уехала снова в Казахстан. Там и началась её педагогическая деятельность, которая продолжалась потом и в Грозном, куда они вскоре переехали. Так и проработала в школе 32 года. И это было интересное, полное забот счастливое время.

Кстати, Фатима была вполне обеспеченной женщиной, ведь муж возглавлял сеть кафе и ресторанов в Грозном, но она никогда не сидела сложа руки. В школе — с детьми, на любимой работе, дома — у плиты, угощая блюдами домочадцев и гостей, которыми всегда был полон дом, а в свободное время — на даче, где она в избытке высаживала помидоры, огурцы, овощи, всякую зелень и дарила их людям, получая от этого огромное удовольствие. И всё она делала с душой, и всё у неё ладилось, как в своё время у её мамы.

— Человек жив, пока он может работать, пока получает от труда удовольствие и наслаждение. Жаль тех, кто этого ещё не понял, — говорит она.

Сегодня Фатима живёт в Назрани, в заботливом окружении своих детей. Часто ездит в гости к внукам и сыну в Москву, а они в свою очередь — к бабушке на каникулы.

— Жизнь удивительна в своём многообразии, — говорит Фатима. — Работай, пока есть руки, есть силы, и получай наслаждение, вместо того чтобы проводить время в ненужных разговорах, обсуждениях, сплетнях. Ведь каждый человек — индивидуальность в этом мире. Что у него на душе, никто не может знать. Что произошло с ним, какими тропами ему пришлось идти — тоже. Люди знают лишь, что произошло, а почему — им не ведомо. Я люблю и чувствую эту жизнь в труде и заботах. Люблю людей, свой народ, своё национальное достояние, свою культуру. Эти чувства во мне воспитали мои родители. Я их продолжение, во мне их помыслы, мои мечты, моё отношение к жизни.

Отец Фатимы — Джабраил Хаматханов, главный редактор газеты «Сердало» после восстановления Чечено-Ингушской республики в 1957 году. Он всегда был на руководящих должностях, но придерживался во всём своего национального, даже в форме одежды.

— Отец говорил: «Кто мы без обычаев, без обрядов, традиций? Никто». Я вот с самого рождения пропитана таким патриотическим накалом. Любая боль ингуша — это моя боль, моя трагедия. Любая радость ингуша — это моя радость. Всё что с ним происходит, я воспринимаю как собственное горе и собственную радость, — рассказывает Фатима.

Джабраил Хаматханов был человеком, до мозга костей преданным своему народу. Вся его жизнь — это факты самоотверженности и бескорыстного служения народу. Его отец, Кунт Хаматханов, образованный в те годы человек, благодаря связям с грузинским княжеским родом, с раннего детства отдал своих четырёх сыновей учиться в престижные учебные заведения: одного в Киев, второго в Баку, а двух других, в том числе и Джабраила, в Москву.

Когда в России началась революция, Джабраил Хаматханов учился на последнем курсе военного училища. Отсюда курсантов забрал в свою армию генерал Деникин. Но судьба их оказалась трагической. Зимой в Ростове их настигла эпидемия брюшного тифа. Курсантов оставили умирать в заброшенном сарае под Ростовом. В бреду Джабраил интуитивно подполз к закрытым воротам и, спасаясь от высокой температуры, стал обмазывать себя снегом, загребая его из-под ворот. Вовремя подоспевшие красноармейцы спасли ему жизнь. Отныне дальнейшая его судьба была связана с большевиками.

После революционного бума Джабраил вернулся в Москву. Окончил физико-математический факультет МГУ, поступил в аспирантуру, работал некоторое время корреспондентом газеты «Правда» и одновременно проходил двухгодичный курс высшей партийной школы в Коммунистическом университете трудящихся Востока (КУТВ).

— Отец всегда был на руководящих должностях, — рассказывает Фатима. — Основал школы в горных районах Ингушетии, руководил машинно-тракторной станцией в Надтеречном районе, возглавлял советскую партийную школу во Владикавказе. Когда в 1943 году бомбили Владикавказ, один из снарядов упал недалеко от нас, и мощной волной выбил наши ворота. Отец в то время работал директором советской партийной школы. Нас эвакуировали в селение Балта. Дали нам две комнаты на втором этаже школы, где отца назначили директором. Дверь с одной нашей комнаты выходила на чердак. Оттуда я наблюдала, как по Военно-грузинской дороге шла колонна машин с гуманитарной помощью, как мне объяснили старшие, из Америки, и немцы бомбили эту колонну, дабы помощь не дошла до жителей.

Тут же я пошла в первый класс. Я хорошо помню сказки, которые мне читал отец, он очень хотел, чтобы мы учились, и первое стихотворение на ингушском языке, которое мы с ним вместе разучили:

«- Ч1агирг, ч1агирг,

Хьо мичара доаг1а?

— Хунаг1ара доаг1а.

— Хьу мича яхар?

— Дагаро тийдар.

— Диг мича дахар?

— Кхерах кхийттар.

— Кхера мича бахар?

— Фордал бахар.

— Форд мича бахар?

— Ч1агаргу д1амелар.

— Ч1агирг мича дахар?

— Х1унаг1а дахар».

(Смысловой перевод: «Птичка, птичка, ты откуда?» — «Из леса». — «А лес где?» — «Топор вырубил». — «А топор где?» — «В море утонул». — «А море где?» — «Птичка выпила». — «А птичка где?» — «В лес улетела»).

— Утром 23 февраля отца увели на сборы. Офицер, который был пристроен к нашей семье, сказал, что ему стыдно смотреть нам в глаза, и ушёл. Пока мама пребывала в растерянности, я украдкой наблюдала, как офицер прибирал отцовские ценности. Нечистой на руку оказалась и завуч школы, которая сумела упрятать многие наши вещи во время загрузки их на машину. А вот солдат, до этого просто наблюдавший за нами, успел забросить нам швейную машину, завернув в шёлковый ковёр, привезённый отцом из Германии. «Это вам пригодится!» — сказал он. Мама всю жизнь благодарила этого человека, спасшего нам жизнь в Казахстане.

В дороге умер наш родившийся накануне младший брат. Еще из нашего вагона умер мужчина, а его брата расстреляли на станции, когда он читал над умершим братом «ясин» (священную молитву). Когда тронулся поезд, девушка-красавица с длинной косой запела: «Твои сыновья покидают тебя, Родина, уходят от тебя не по своей воле». Все плакали... Ее звали Лёля, в честь нее потом назвали мою дочь. Но всё же люди больше молчали. Скорбь говорила сама за себя. Я долгие годы не могла ездить по железной дороге. Всегда плакала, и не просто, а навзрыд. Сколько горя она повидала, сколько жизней погубила.

В ссылке мы жили в местечке Боровое, недалеко от города Шучинска. Отец был достаточно культурным человеком, сдержанным и терпеливым. Все испытания проносил с достоинством. Он работал в коровнике, убирал навоз. Как-то не пошёл на работу, чтобы похоронить родственника. Разгневанный бригадир стал осыпать его оскорблениями, сказал, что умершего можно было и ночью закопать. Между ним и отцом произошла перепалка. Казах замахнулся плетью, а отец чуть не зарубил его топором. Благо помешал хозяин дома Махкат. Он выругал бригадира на своём языке, а отец вынужден был укрыться в лесу.

Через пару дней прибыли запрошенные с прежнего места проживания документы, и его направили в Шучинск, где он возглавил рабочую артель. Отец открыл немало рабочих цехов по пошиву обуви, одежды, изделий из рогоза. Помню, услышит, что где-то голодает ингушская или чеченская семья, садится на сани, надевает свой тулуп и меховую шапку, и едет за ними за сотни километров.

Вскоре работа в артели была налажена, и отец попросил перевести его в другое место, чтобы дети могли ходить в школу. Там такой возможности не

было.

В Кызыл Орде отца назначили директором Дома учителей. Эта должность считалась на ранг выше заместителя районо. И вот смотрите — какая была вопиющаяся несуразица: он ходил расписываться в комендатуру, как враг народа, но был при этом членом партии и директором Дома учителей. Никакой логики. Как он выжил, как выдержал такое испытание, такое унижение, уму не поддаётся.

В Кызыл Орде мы, наконец, пошли в школу.

Мама моя — Аби Цурова, была из довольно состоятельной, обеспеченной семьи — дочь офицера царской армии Эси Цурова, но состоявшего на хорошем счету у новой власти. Это тот самый Эси, который под видом «украденной девушки» спас Серго Орджоникидзе, когда белые захватили власть во Владикавказе. Жена Серго — Зина, ещё долго скрывалась в их доме под видом прислуги. Уходя, она подарила бабушке добротную шаль и жемчужное ожерелье, которые достались маме, но остались там, на Кавказе, у тех, кто успел их забрать в феврале 1944 года.

Мама была рукодельницей. Обшивала нас из старых вещей. Вязала и шила вещи на продажу, выкраивая их прямо на полу, так как стол был один — кухонный. Как-то она нашла уголочек красиво связанного пухового платка, постирала его, распустила по петлям и на следующий день связала такой же. Она была непоседливой и в нас воспитала трудолюбие и ответственность, порядок и дисциплину во всём. Помню, как я хотела пойти в гости к подруге еврейке — Вере Слепаковой, она меня звала очень, но было не в чем идти. И вот мама из своей блузки пошила мне платье. Прихожу к ним, а на столе сладости. А я не дотрагиваюсь, на удивление хозяйки, жду, пока пригласят к столу. А потом с тарелки ещё недоела, чтобы не подумали, что я голодная. «Какое воспитание!» — говорила она потом моей маме.

Мама к тому же была мудрая, строгая, честная и благородная. Говорят, что Аллах избранных награждает этими качествами. И в нас она воспитывала честность и порядочность. Помню, в друзьях у нас были турки, тоже ссыльные. Один из них работал в магазине. Завидит меня и зовёт: «Иди, дочка, помоги хлеб разложить». А сам мне тайком хлеб в сумку суёт, без очереди. Иногда и бесплатно давал. Думаю, меня мама простит за мой маленький грешок. Уж больно хотелось мне петушков сладких поесть, и нет-нет, да прикарманивала себе денежки, которые она давала на хлеб.

«Главное, что мы можем сделать сегодня — это учиться», — говорил отец. И мы учились, несмотря на тяжёлые времена. Бывало, ходили в школу босиком. Переписывали из книг задания, потому как на весь класс было всего три учебника. Писали на случайно найденной бумаге, на газетах. Чернила делали из сажи. Вместо ручек покупали перо и привязывали к камышинке. И при всём нас, ссыльных, постоянно избивала местная ребятня. Домой приходили в слезах. А отец говорил: «Ничего, терпите, это не повод оставлять школу. И не обижайтесь на них. Они не вас бьют, а «врагов народа». У них родные погибли на фронте. Вот они вам и мстят!»

Старшая сестра всё же не выдержала. В девятом классе, когда учительница ударила её по лицу и сказала, что надо было вас утопить в Каспийском море, только за то, что она заступилась за ссыльную гречанку, бросила школу. Но отцу сказала, что хочет помогать маме, потому как ей тяжело справляться со всеми заботами и домашними делами.

Вскоре отец перешёл работать на обувную фабрику — директором планового отдела. Эта фабрика была эвакуирована из Центральной России. А в городе было много детей-беспризорников, в основном чеченских. В Кызыл Орде жили, за исключением нескольких семей, депортированные чеченцы. Отец решил походатайствовать перед руководством и открыть для них школу-приют при фабрике. И где он только потом ни отлавливал детей: на крышах домов, в подвалах, на рынке, на вокзалах. Порой и ночевал там. «Надо спасать наше будущее», — говорил он. И вот, три класса мальчишек от 13 до 15 лет сели за парты. После окончания начальной школы они стали работать прямо на фабрике.

Весной 1979 года сотни спасённых им мальчишек, многие из которых стали уважаемыми и достойными людьми, пришли к нам во двор в день смерти отца с поникшей головой, принесли с собой по обычаю в пожертвование бычка и сказали много добрых слов, отдавая дань памяти и уважения человеку, выведшему их в жизнь. Это был трогательный момент, непередаваемое ощущение величия личности моего отца и нестерпимая боль по его утрате.