К 75-летию депортации ингушей в Казахстан и Среднюю Азию

Из воспоминаний депортированной Дугурхан Мальсаговой (Тутаевой)

«Мне шел пятнадцатый год, когда нас выселяли из родных мест. Помню, что мы встали до утреннего намаза, чтобы перекусить и приготовиться к предстоящему посту 23 февраля 1944 года. Это была последняя среда месяца Сафара, когда на землю нисходят тысячу бед, как говорили наши старшие.

Помню, в нашем селе, Альтиево, незадолго до высылки разместили по домам красноармейцев. Говорили, что предстоят какие-то учения, как потом оказалось, эта была специальная операция по выселению ингушей. Но мы об этом даже не подозревали.

А мама у меня была сердобольная женщина, часто собирала в нашем доме солдат за обеденным столом и при этом приговаривала: «Может, и моего сына кто-то так же будет потчевать. Вы ведь тоже чьи-то сыновья. За вас тоже переживают дома, и вас тоже ждут матери, как и я жду своего сына».

Брат мой — Абдул-Керим Мальсагов, был офицером. Учился в Харьковской партийной школе. Работал секретарём комсомола в Назрановском горкоме партии. Ещё до войны ушёл в армию. Считался пропавшим без вести с августа 1942 года, но мы не переставали верить, что он жив, и вот-вот придёт от него весточка. Даже сегодня, а мне уже 92 года, не проходит ни одной ночи, чтобы я не думала о нём.

Накануне войны брат приезжал в отпуск на десять дней. Последняя весточка от него была в мае 1942 года, что он лежит в Октябрьской больнице города Киева, там, где проходил службу. Помню посылку от него, в которой он прислал какую-то военную форму и подарок маме — постельное бельё. Писал, что жив и здоров, что у него после излечения какое-то секретное задание и письма писать временно не будет. Как только всё разрешится, сообщит о себе сам. Но писем больше мы не получили. В нашем доме, как и у всех ингушей, на стене висела священная книга Коран. В ней мама держала фотографию Абдул-Керима.

Солдаты, которые приходил утром рано в ингушские семьи с новостью о выселении, были разные, но к нам пришли очень дерзкие и злые. Абдул-Мажита, он был следователем в Назрановском районе, и Адлопа — младшего брата, они забрали на сборы. Мамы не было дома, она накануне с ночёвкой поехала в гости в соседнее село Экажево. В доме были молодые женщины — сноха и мы, две сестры-подростки. Нас посадили лицом к стене, не разрешали даже двигаться. «Оружие есть?» — спрашивали они злобно. Потом стали обыскивать вещи, забрали кухонные ножи и вилки, видимо, боялись, что мы ими воспользуемся, или они им были нужны. Не знаю. Забрали всё ценное, в том числе и золотые часы отца, которые хранились в чемодане.

Мы понимали, что нас ожидает что-то страшное, сидели тихо и не шевелились, пока нам не было велено одеваться. Я успела надеть на себя тёплые вещи, бурки, что стояли в шифоньере, а сноха была в такой растерянности, что натянула бурки просто на босые ноги. Помню, как один солдат схватил висящий на стене Коран и швырнул его на пол со словами: «Вот вам ваш Бог!»

Сердце сжалось у меня от этого святотатства. Из Корана выпала фотография брата Абдул-Керима. Я тихонько говорю сестре: «Давай, возьмём фотографию». А она в сердцах отвечает: «Если мы не можем взять Коран, то к чему нам фотография?» «А я возьму», — сказала я решительно, и когда солдат на минуту отвлёкся, схватила её с пола и сунула в карман жилетки. Так она у меня до сих пор и хранится.

Потом нас вывели во двор. Один из солдат решил вывести из хлева лошадь, но на него набросилась собака. Они приказали снохе привязать её. Но та, до сих пор послушная и ладящая с людьми, на этот раз никак не поддавалась. Солдат тут же пристрелил собаку на наших глазах.

Повезли нас на повозке за село и собрали в каком-то старом сарае. Людей было много, но продолжали подвозить ещё до самого вечера. Мы всё это время постились, а вечером закусили кусочком чурека и запили водой. Это было нашим разговением. Абдул-Мажита отпустили домой, чтобы он сдал табельное оружие. Он и привёз нам немного зерна. Вот всё что мы смогли с собой взять. Хорошо, что маму привезли из Экажево. Мы рады были и тому, что нас не разлучили. Ведь таких случаев было очень много. Оказавшись врозь в тот самый роковой день, родные годами искали друг друга. Нас же Бог миловал.

Вечером посадили нас в вагон для перевозки скота. С нами ехала ещё большая семья Ибрагима Шадыжева. Старшие мужчины сидели наверху на нарах, а мы — младшие и женщины — внизу. Было очень холодно. Особенно по ночам, когда хотелось растянуть ноги, и просыпались от леденящего холода, хотя мужчины принесли печку-буржуйку и топили её понемногу. Дрова, помню, рубили прямо в лесополосе, когда останавливался поезд.

На станциях нам давали кипяток, никакой каши или баланды, как говорят, я не помню. В углу мужчины сделали уборную, завесив её простынями. Но было очень неловко людям с высокими понятиями о достоинстве, об этикете. Нас не только уничтожали, но и унижали, ставили в нечеловеческие условия. Но что делать, так и ехали почти месяц в полной антисанитарии: ни помыться, ни раздеться.

Высадили нас в Кустанайской области, в Милютинском совхозе. В большом сарае разместили все семьи. Каждая старалась в этих условиях создать хоть какой-то уют: огородиться простынями, устроить маломальский быт. На следующий же день нас вывели на работу — расчищать дороги от снега, которого намело огромные сугробы.

В это время сильно заболел Абдул-Мажит, но, слава Богу, выкарабкался. Было очень тяжело: голод, холод, никаких условий для проживания, и в комендатуру отмечаться надо было ходить каждый день. Потом нас расквартировали по домам. Стали понемногу давать продукты: ходили с санками далеко, в центр села, где выдавали паёк — немного проса, из которого люди делали ужасно невкусные и твёрдые лепёшки. Много их есть было нельзя, иначе начинались проблемы с желудком. Вот мы его и жевали понемногу, чтобы как-то обмануть себя.

Весной стало чуть полегче. Адлоп пошёл работать на поле. Мы тоже стали подрабатывать, где как получится. Я даже в одно время работала на золотодобывающем руднике в Джетыгаре. Это была сезонная работа. Нас было четыре женщины-ингушки. А так, много было мужчин чеченцев и ингушей. Норма на одного человека — заполнить рудой один вагон. Вот нам на четверых и давали четыре таких вагона. За это государство выплачивало талоны — боны. Отовариваться можно было в специальном магазине — «Золотой бонус». Там было все, что душа пожелает. Государство вместо денег выплачивало боны. Это такие бумажные листы с водяными знаками и отрезными купонами, в государственном исчислении бон стоил 9 рублей 70 копеек, а на рынке — от 70 до 200 рублей. Их платили только старателям, привлекая их, таким образом, к росту добычи золота, так как труд был адский. Тем не менее, люди и с желанием, и поневоле шли в старательский сектор. На боны можно было отовариться в специальных магазинах, где было всё: одежда, обувь, масло, мука четырех-пяти сортов, сыр, колбасы, икра и т. д. Но в 1952 году старательский сектор закрыли. Там я проработала всего три месяца.

Нас миновала смерть близких. Болели, правда, понемногу все, помню, сестра находилась в одно время в тяжёлом состоянии, на грани жизни и смерти. Но Аллах миловал. Выжили. Выстояли и начали жить нормально. В 1946 году замуж вышла старшая сестра. А следом, в 1951 году, и я. Меня сватать приходили Асолт Чориев и Идрис Базоркин, который был в родственных отношениях с моим будущим супругом Ахмедом Тутаевым. Он, в свою очередь, был известным общественным и партийным работником, двоюродным братом известных сестёр Тутаевых, участниц войны. Воевал, имел награды и специальный пропуск на право передвижения, тогда как другим спецпереселенцам такого права не давали. Скоро мы вернулись домой, на родину, и поселились в Грозном. После чеченских событий вернулись на отцовскую землю и живём теперь в Насыр-Корте.

Первым из моей родительской семьи вернулся в 1957 году мой брат Адлоп. В отцовском доме жили чужие люди. Ему пришлось за большую по тем временам цену выкупать собственный дом. Но ничего, от этого его состояние, его благополучие не уменьшилось. Жил в достатке до самой смерти. Не думаю, что те жильцы, которые жили в его доме, стали богаче и счастливее. Всё мы ходим под Богом. Аллах рассудит всё по справедливости.

А мы выдержали эти испытания. Правда, я осталась одна из тех, кто был со мной рядом в те годы. Всех пережила. Вот жду своего часа. Здоровьем Аллах не обделил, и семья хорошая. От единственного сына — три девочки и мальчик, есть и правнуки. Это ли не благодать?! И слава Всевышнему, повторяю я всегда.