Сильные духом

Лидия Берсанова и её личная трагедия осени 1992 года

Наступают дни трагической памяти событий осени 1992 года в Пригородном районе Северной Осетии. Не буду давать политических оценок этим событиям, не дело это журналистов. В свободном доступе имеется документальная хроника, исторические документы, свидетельства очевидцев, горькие неопровержимые факты. Кто хочет знать правду, тот узнает и услышит. Моя же цель показать глубину трагизма через судьбы простых людей, которым пришлось пройти через испытания и не потерять веру в человечность.

Моя сегодняшняя собеседница — Лидия Берсанова, 1933 года рождения, в девичестве Батаева. Она родом из Владикавказа, вернее пригорода — жила в районе мебельной фабрики, не доезжая до посёлка Южного, на улице Тарская, 42. Сегодня живёт в селении Экажево Республики Ингушетия.

В 1966 году семья Батаевых вернулась на землю своих предков в пригород Владикавказа из далёкого Казахстана, куда был депортирован весь ингушский народ в годы сталинского произвола. Здесь они и жили до осени 1992 года. Лида на тот момент уже была замужем, имела четырёх детей и жила в селении Экажево.

А в её родительском доме в то время...

Субботний день 30 октября ничего не подозревавшая семья Батаевых встречала как обычно. Хотя общая атмосфера была в те дни очень напряжённая. Слухи ходили разные. Неспокойно было на сердце из-за серий трагических убийств, которые произошли на фоне обострения национального вопроса. Но всё же многие надеялись, что ситуация не дойдёт до точки невозврата. Однако случилось непоправимое, произошло кровопролитие...

У Лиды Берсановой там, «за линией», остались мама Каримат с младшим сыном Батырбеком и проживавший от них неподалёку старший сын Мовли со своей семьёй. Они, как и тысячи жителей ингушской национальности, оказались заложниками этого беспрецедентного по своей циничности и жестокости произвола.

На площади в Назрани. Ноябрь 1992 года

Лида Берсанова каждый день приезжала на площадь в Назрань, куда стихийно стекались все люди, обеспокоенные судьбой своих родных из Пригородного района, где произошла трагедия, чтобы узнать или услышать здесь хоть какую-нибудь информацию. На площади в те дни был организован единственный на всю республику информационный блок — громкоговоритель, установленный на окне второго этажа здания администрации города Назрани. Отсюда неустанно зачитывали списки заложников, предоставленные федералами, и сообщали ту или иную новость об убитых, разыскиваемых и тому подобное. Другие средства связи — радио или телевидения в республике ещё не работали.

Сюда же, на площадь, приезжали автобусы с освобожденными заложниками. Сюда же привозили тела убитых, которые забирали родственники, чтобы предать их земле, а иные тела — изуродованные и изувеченные — хоронили миром под табличкой «неизвестный». Лида Берсанова ежедневно приходила на площадь и искала среди тел своих родных. Не опознав, радовалась, потому как оставалась надежда, что они живы, и ждала...

Через две недели в числе освобождённых заложников наконец она увидела брата Мовли с супругой и детьми. «Слава Богу, хоть эти живы!» — подумала она, но, к сожалению, о судьбе матери Каримат и брата Батырбека Мовли ничего не знал.

Вместе с супругом Умаром и братом Мовли Лида ждала ещё две недели. Они всеми силами старались узнать хоть что-либо о своих близких, пытались даже задобрить военных, которым доступ в Пригородный район и во Владикавказ был не ограничен. Но ничего из этого не получалось. Да и таких как Лида, кто всячески метался, чтобы узнать о судьбе своих родственников, в Ингушетии в те дни было очень много. Наконец появилась возможность написать заявление в комендатуре Временной администрации для получения права на выезд с целью поиска своих родных. Мужчинам, в целях безопасности, отказывали в подобных выездах. Это было рискованно. Разрешение давали женщинам, потому ехать решила сама Лидия.



Воспоминания Лидии Берсановой (Батаевой)

«Был уже декабрь. Наконец мне дали транспорт — автобус, в сопровождении трёх военных. Надо отдать должное мужеству и стойкости нашего водителя Мурада Муталиева. Ведь мы выезжали в район, где только что произошло страшное кровопролитие. Мы с Мурадом могли в любую минуту стать очередными жертвами этой трагедии. Но всё обошлось, благодаря воле Всевышнему.

Первый день поисков — мой сожжённый дом...

Я приехала в родительский дом, что был на улице Тарская, 42. И что вы думаете я увидела? Пепелище родного очага, мой сожженный дом. Осталась одна времянка, но туда уже успели заселиться кударцы, беженцы из Южной Осетии, на нашем горе задумавшие строить себе счастливую жизнь. Но ничего из этого не выйдет, ещё ни одно семя благополучно не взросло на чужом горе. Время тому свидетель. Но оставлю свои переживания при себе по поводу этой встречи. Мне было очень тяжело на сердце, но надо было держать себя в руках и идти дальше. Моя цель была спасти своих родных, найти их, чего бы мне это ни стоило.

Мы поехали дальше. Видели сожженные и разорённые ингушские дома, видели пустые улицы, осиротевшие ингушские сёла, тела наших ингушей в моргах больниц Владикавказа и Пригородного района, искали родных среди заложников (сведения о местах содержания заложников были у офицера, который нас сопровождал).

Вечером, по возвращении в Назрань, мы заезжали в комендатуру, чтобы засвидетельствовать своё возвращение. Утром ехали обратно.

На третий день вечером в комендатуре нам передали записку от неизвестных военных, дежуривших у въезда в посёлок Южный, что рядом с мебельной фабрикой. Они писали, что некая женщина по фамилии Батаева попросила у них помощи, и они её прячут рядом в пустой квартире.

Четвёртый день поисков. Мы нашли маму!

Мы выехали утром. В районе мебельной фабрики нас встретил офицер. Он же сопроводил в квартиру, где они уже месяц прятали маму, кормили её и заботились о ней. Надо сказать, что сосед, не знаю, кем он был, но, видать, хороший человек, когда узнал, что рядом в квартире прячется ингушка, предлагал ей временное убежище у себя. Но мама не приняла его предложение, она уже никому не верила. Однако надо отдать должное, он не заложил её своим боевикам, которые рыскали повсюду в поисках таких жертв.

Когда мы с военными зашли на квартиру, дверь была не заперта, мама сидела за столом, а над ней, как садистка, стояла какая-то женщина. Увидев нас, она сбежала. Мама потом рассказала, что это её старая знакомая. Она, узнав, что где-то здесь прячется мама, нашла её и стала требовать денег, иначе грозилась отдать её боевикам. Мы пришли вовремя! А мама, увидев меня, была не то что рада, а наоборот, испугана: «Как ты приехала? У тебя же дети! Тебя же могут убить!» — повторяла она в растерянности.

Я накинула на её исхудавшие плечи своё пальто и одела на ноги свои сапоги. День был холодный, мы к тому же в этот день были на грузовой машине, крытой брезентом. Солдаты нам дали тёплое одеяло, но нас согревало непередаваемое чувство радости, оттого что наконец-то мы встретились, живыми...

Мама была мужественной женщиной, многое пережила за свою жизнь, потеряла мужа в 1937 году, он стал жертвой политических репрессий, испытала суровые годы депортации, вернулась на родину, подняла на ноги семерых детей. Это всё пережить и к старости вновь испытать на себе вопиющую несправедливость?! Да, всё именно так. Но в ту минуту об этом думать не хотелось. Пусть на короткое время, мы были счастливы!

Оставаться людьми при любых обстоятельствах

Мама наконец у меня дома. Но поиски не завершились. Надо было найти брата. Мы продолжили свои выезды в Пригородный район. Решила, что буду искать до последнего. Каждое утро, в дополнение к нашему поиску, нам давали в комендатуре разные поручения, в том числе и адреса людей, у которых прятались ингуши, спасаясь от бандитов. Надо было их забрать и привезти в Ингушетию.

Удивительно, но этих людей спасали друзья и бывшие соседи, коллеги и просто хорошие люди, представители разных национальностей, в том числе и осетины, у которых сохранилось в сердце человеческое начало. Бывали случаи, когда разными путями, через третьих и десятых лиц «с той стороны» передавали ингушам какие-то личные вещи, большие суммы денег, документы, записки с информацией, всё что ингуши оставили в своих домах, спасаясь от преследователей бегством или попадая в заложники.

Здравомыслящие люди в Осетии прекрасно понимали, что происходит в их республике, хотя СМИ несли всякую ахинею. Но против обрушившейся лавы безумия, творимого там, они были бессильны. Но сегодня они могут передать потомкам правду об этой трагедии. Надеюсь, на это, пусть хоть у десятой части очевидцев, хватит мужества, если смогли остаться тогда людьми.



Так за эти дни мы вывезли шестерых ингушских парней и три тела из посёлка Карца, захороненных в первые дни трагедии для перезахоронения в Ингушетии.

Шестой день. Мы вывезли из зоны трагедии пятерых ингушских детей...

Это был шестой день поездки. Мы ехали по Владикавказу. Увидев автобус с ингушскими номерами, нам навстречу выбежала женщина, размахивая руками и что-то крича на ходу. Мы остановились. Она удостоверилась, что мы ингуши и попросила помощи. Как оказалось, она почти месяц прятала у себя пятерых ингушских детей пяти-шести лет и попросила передать их родственникам. Она работала то ли няней, то ли санитаркой в детском саду круглосуточного пребывания. Нам без официального разрешения нельзя было никого с собой забирать, но тут офицер нарушил инструкции, он просто не мог отказать в такой просьбе.

Мы увидели растерянных детишек с испуганными глазами в маленькой комнатушке. Уже в Ингушетии, на площади в Назрани, Мурад объявил по громкоговорителю, что дети из такого-то садика ждут родственников в автобусе. Их тут же разобрали изгоревавшиеся родители. Больше о них я ничего не слышала. Что с ними потом стало, где они, не знаю. Может, отзовутся после этой публикации.

Жаль, что я не запомнила, как звали эту женщину, но ей можно было бы поставить памятник за гуманность.

Седьмые сутки. «Я узнаю его из тысячи!»

Дни шли, поиски не давали результата. Мы видели много тел, но среди мёртвых брата не находили. Очень хотелось забрать с собой тела убитых ингушей, которых нам пришлось видеть и в моргах, и в разных местах, но наши действия были строго ограничены. Мы были в сопровождении офицера и двух солдат.



Каждая наша поездка была сопряжена с риском для жизни, потому родные очень переживали за нас. Но муж понимал и поддерживал меня, а младший сын, которому тогда было семнадцать лет, как-то сказал: «Мама, может, оставишь свои поиски, тебя ведь могут убить. А как же мы?» Но остановиться я уже не могла. «У тебя есть отец, — ответила я, — а мы с братом выросли без отца. Он сегодня нуждается в моей помощи. Вот найду Батырбека, и тогда успокоюсь».

Дело шло к вечеру. Поиски опять, казалось, ничего не дали. У нас в автобусе сидели, помимо сопровождавших нас трёх военных, трое ингушских парней, которых мы забрали из укрытия. Уже решили ехать обратно, но по моей настойчивой просьбе вернулись на мебельную фабрику. Дело в том, что Батырбек работал водителем в воинской части, но в тот день, когда начались события, у него был выходной, и боевики забрали его из дома. Значит, могли держать его где-то рядом. Нам было известно, что на мебельной фабрике сидели заложники, а также то, что некоторых здесь расстреляли. Я надеялась получить здесь хоть какую-то информацию.

Мы подъехали. Я громко постучала в дверь. На стук, хвала Всевышнему, вышел мой старый знакомый, который работал охранником ещё в годы моей работы на фабрике. Он меня узнал, очень удивился моему столь позднему и неожиданному визиту, сочувствующе выслушал и сказал: «Не могу тебе помочь, но советую посмотреть одно место, где лежат собранные из разных сёл тела, под открытым навесом. Территория эта огорожена высоким трёхметровым забором. Если будет кому перелезть через него, можно легко открыть изнутри калитку. Там охранник — инвалид без одной ноги и собака у него на привязи. А там как знаете».

Мы поехали по этому адресу. Это было в селении Октябрьском, на улице Победы. Было уже темно и поздно — девять часов вечера. Вокруг ни души. Трое наших ребят, что были с нами, как акробаты, встав один другому на плечи, перескочив через забор, открыли калитку. Послышался лай собаки и голос охранника:

— Кто там? Стрелять буду.

— Не стреляй, — откликнулась я. — Я ищу своего брата. Слышала, у вас тут тела убитых лежат, — и сразу же добавила, для страховки, что со мной представители Временной администрации.



— Какого чёрта женщина здесь так поздно, — сказал он и, подойдя поближе, завидев восемь человек и офицера, который тут же представился, приумолк и как бы кинул через плечо фразу: — Всё равно там никого не узнать, тела уже истлевают.

— Я узнаю, — ответила я. — Я узнаю его из тысячи.

Тела лежали под открытым навесом. Хотя прошёл месяц с трагических событий, их можно было распознать, потому как зима в тот год началась с морозов. Я искала с фонариком в руках, увидела много изувеченных тел и вот, нашла там брата. Нашла... Распознала по наколке на плече...

На этом мои поиски завершились.

Я приехала домой и сообщила матери прискорбную весть. Она приняла её мужественно, как говорится, со стойкостью старого солдата. У нас удивительно стойкие и сильные духом женщины. После смерти сына мама прожила чуть более двух лет«.

На этом свою печальную историю, связанную с событиями 1992 года, Лида Берсанова закончила. «Но история не окончена, — говорит она спокойным, уже пережившим горе голосом. — Точка не поставлена. Думаю, что родятся когда-нибудь в Осетии мудрые политики, чтобы решить миром эту затянувшуюся на годы вопиющую несправедливость, чтобы более не оставлять своим потомкам такое тяжёлое наследие. Ведь зло непременно наказуемо, и Всевышний справедлив в своих расчётах. Пусть никто в этом не сомневается. Каждому держать свой ответ перед Всевышним: и тем, кто глумился над человеческим горем, и тем, кто сотворил зло, и тем, кто сумел остаться человеком».

А я слушала свою собеседницу и не переставала удивляться её мужеству и самоотверженности, и пока у ингушского народа есть такие дочери, думала я, он никогда не потеряет своего стержня, своего духа и достоинства, потому как сыновья унаследуют от них эти качества.