К 76-летию Великой Победы

Маленькие истории большой войны

Кажется, все сказано, написано и отснято о Великой Отечественной войне. Постепенно открываются для исследования и обнародуются пылившиеся под спудом архивы, в которых заключены свидетельства подвига советского народа.

Однако вряд ли мы когда-нибудь узнаем о судьбах миллионов соотечественников, чьи косточки перемолоты в «котлах» окружений в начале победоносного шествия гитлеровцев, пропавших без вести, сгинувших в фашистских концлагерях и проверочно-фильтрационных лагерях НКВД. Лично я до сих пор надеюсь, что поисковики — ребята самой благородной профессии, наткнутся-таки на останки моего деда по матери, Саварбека Чапанова, ушедшего добровольцем на фронт в суровом 42-м и от которого родные так и не дождались весточки: вдруг медальон обнаружат с его именем.

Именно, поэтому представляется, что самыми интересными для потомков являются не скупые отчеты маршалов войны верховному главнокомандующему и сообщения «советского информбюро» о положении на фронтах, а живые и практически забытые истории тех, кто первыми шел в атаку под градом пуль неприятеля, рубился в рукопашной в окопах.

Из этих маленьких эпизодов шаг за шагом и ковалась Великая Победа. Однако проблема в том, что фронтовики не очень любили распространяться о войне: психика человека скроена так, что он пытается скорее забыть и заглушить в сознании самые страшные события, мешающие ему встроиться в обычную мирную жизнь. Но со временем, когда раны зарубцовываются, эти воспоминания (увы, часто — обрывочные, а потому, не укладывающиеся в логическую цепочку), словно сполохи огня, всплывают в памяти, о них хочется поведать окружающим.

И здесь важно, чтобы рядом с участником войны оказался кто-то, кто, без приукрашиваний зафиксирует эти рассказы. Так, через подобную цепочку передачи информации мы, например, узнали о подвиге защитника легендарной Брестской крепости Уматгирея Барханоева. Много таких рассказов своего отца запомнил и житель с. п. Плиево Урусхан Горчханов. А отец его — участник ВОВ Ахмет Дубихаджиевич Горчханов, был человеком удивительной жизнестойкости, которой хватило бы на десятерых. Впрочем, изумляет и удача, которая ему неизменно сопутствовала на крутых поворотах жестокого лихолетья.

«Своим детям отец почти ничего не рассказывал о перипетиях войны, — начал свой рассказ Урусхан. — Эти истории я часто улавливал из бесед отца с родственниками, соседями — сверстниками, которые выуживали их у него в последние годы жизни. До войны, в тридцатых, он был участковым милиционером в трех селах — Долаково, Кантышево и Ачалуки, прошел спецподготовку в Пятигорске. Тогда, отчаявшиеся от несправедливости новой власти ингуши, ради которой они еще недавно гибли тысячами, пытались сопротивляться ей, чтобы элементарно выжить. Но никто не думал о судьбе простых людей: все силы и ресурсы были направлены на строительство «светлого будущего», весьма туманного и неопределенного. Всех, кто не соглашался с этой целью, ловили, сажали, расстреливали за любую провинность и мелочь. Впрочем, об этих страшных вещах мы и сами стали с недавних пор узнавать.

Так вот, в один из дней, после очередной облавы НКВД на «контрреволюционные элементы» многих заперли в одном Доме культуры. Охранять задержанных приказали отцу. Как-то ночью к нему подошли двое и попросили отпустить пятерых пойманных, которым точно грозит расстрел. На свой страх и риск он пошел на «должностное преступление», к счастью, не обнаруженное начальством: среди десятков заключенных их отсутствие, попросту не заметили.

Ч ерез две недели к нему опять явились те двое и подарили новенький маузер в заводской смазке. Это оружие, вернее его использование, и стало причиной осуждения отца на 10 лет. Его он применил в Моздоке против одного матерщинника: отец патологически не выносил брань в свой адрес и мгновенно вскипал. В общем, его осудили и отправили отбывать срок в город Рыбинск Ярославской области.

Зимой 1942 года, когда немцы, казалось, вот-вот дожмут Красную армию, а воевать было не с кем, в тюрьму, где он находился, внезапно нагрянула делегация во главе со знаменитым военачальником Константином Рокоссовским, который предложил арестантам смыть кровью свои грехи. Отец, по его словам, подумал: какая разница, где загибаться — здесь, в неволе, или от пули немца. Дескать, судьба сама выведет куда надо. И в составе штафбата его прямиком отправили в пекло сталинградской мясорубки.

После первой же атаки от батальона практически ничего не осталось. Отец вспоминал, как увидел первую смерть на войне: рядом с ним на немцев в атаку бежал парень, которому снесло полголовы на его глазах«.

Урусхан подчеркивает: что все, о чем он помнит из рассказов отца, не ложится в последовательную хронику событий войны. Единственное, в чем он уверен, что никаких вымыслов в них нет.

«После сталинградской эпопеи отец в составе корпусного артиллерийского полка оказывается на Ленинградском фронте, — продолжает он. — В звании старшего сержанта он командовал артиллерийским расчетом «сорокопятки». Вспоминал, что снаряды их маленькой пушки буквально отлетали от брони «тигров», не причиняя им никакого вреда. Как-то немецкие танки во время одного боя спокойно подошли на их позиции и вмяли в землю все пушки, уничтожив всех, кто оборонялся. И вновь судьба хранила отца, не позволив оборваться его жизни в этой кровавой каше.

Две недели коптился отец и на Курской дуге, но уже с более мощной пушкой — 75 мм. Из девяти его подчиненных в живых, вместе с ним, осталось трое. По словам отца, стоял такой огненный хаос, что непонятно было, кто в кого палит. В момент затишья он выполз вперед, чтобы посмотреть, что там творится: перед ним предстала картина не для слабонервных — сгоревшие танки, еще дымящиеся обугленные трупы.

А 18 августа (эта дата точная) его ранило в голову. Вообще, у отца было четыре практически смертельных ранения, не говоря о менее серьезных. За участие в боях Курской битвы ему присвоили орден Красной Звезды. Но не дали».

Урусхан замечает, что больше всего деталей в памяти отца сохранилось в связи с форсированием Западной Двины. Напомним, что переправа через эту реку входила в Витебскую наступательную операцию, в которой участвовали передовые части корпусов 6-й армии. Началась она 22 июня 1944 в 5 часов утра с разведки боем, после чего наши войска начали массированное наступление.

24 июня они и вышли к Западной Двине, которую форсировали на рассвете 25 июня. В ряде мест наступающим удалось с ходу переправиться через реку и захватить небольшие плацдармы на ее левом берегу. Среди первых был и Ахмет Дубихаджиевич Горчханов.

«Он рассказывал, — вспоминает Урусхан, — что всю ночь готовили импровизированные средства для переправы. Нормальных не хватало: набивали плащ-палатки сеном и соломой, из подручных средств — жердей и веток — сколачивали плоты с установленными на них пулеметами и толкали их перед собой, использовали бочки, держались за бревна, какие-то доски. К берегу подвозили орудия и снаряды, запасались патронами и гранатами.

Когда подготовили первый плот и усадили на него взвод из 30 человек, выяснилось, что командира взвода не могут найти. Комполка Кузнецов (фамилия точная) стал отчаянно искать его, кричать, чтобы срочно нашли лейтенанта. Плот, стали отталкивать от берега, и отец попросил комполка позволить ему возглавить взвод. Тот, резко оборвал, мол, со своими поплывешь. Когда, плот уже отплыл на несколько метров, полковник кивнул ему, дескать, командуй, и отец успел залезть на плот. Еще через минуту он увидел, как волокли командира взвода, и комполка застрелил его на месте. Да, цена человеческой жизни на войне измеряется простыми категориями — трусостью и доблестью. Жизнь труса здесь ничего не стоит...

Когда они подплыли к берегу, немцы обрушили ураганный огонь из артиллерии, минометов и всех видов стрелкового оружия на тех, кто плыл за ними. Взвод отца спасся благодаря большому углу обстрела с высокого берега. От взрывов вздымались огромные столбы воды, зачастую вместе с плотами и солдатами.

Добравшись до берега, бойцы ринулись наверх, в атаку, вступали в рукопашную, но практически все погибли, главным образом от пулеметного огня из одного дзота. От взвода осталось двое — отец и один парнишка по фамилии Попов. Отец сказал ему, что отвлечет внимание на себя, прикрыв огнем из автомата, и приказал швырнуть в амбразуру гранаты. Первый бросок — недолет, второй — перелет. И тут, рассказывал отец, он пригрозил ему кулаком: гранат-то мало. В эту секунду парнишка встал во весь рост, зачем-то засучил рукава и, прицелившись, попал точно в окошко дзота, заглушив огонь.

Пригнувшись, они вдвоем побежали дальше к окопам, и внезапно в нескольких метрах от отца выскочил из-за угла окопа фриц-офицер и начал судорожно палить в него из пистолета. Отец кинулся на него, когда тот стал менять обойму, и всадил штык-нож прямо в сердце. Только позже, когда все утихло, он обнаружил, что его бушлат сбоку весь взъерошен, вата торчит изо всех дырок. Это так «метко» в него стрелял фриц. Опять ему повезло.

Рядом с немцем лежали разбросанные фотографии, скорее всего его семьи. На минуту, рассказывал отец, он невольно отключился от боя, глядя на снимки. Что в его голове пронеслось в эти мгновения, какие мысли — этим он не поделился.

Постепенно подтянулись наши на лодках и плотах, артиллерия с другой стороны берега палила вовсю через головы. Переплыл и командир полка, взял отца в охапку, приподнял от радости и коротко рявкнул: «Молодец!»

Заметив кровь на ноге подчиненного (ранения отец не почувствовал), он приказал ему немедленно отправляться в медсанчасть. Месяц там провалялся отец, вернулся в часть и зашел к комполка доложить о прибытии. Вновь объятия. На этот раз поводом для радости послужила Звезда Героя, которую присудили полковнику и Попову. «Это мне за твой подвиг дали», — скромно признался он, спросив: «А где твоя?» Выяснилось, что командир отправил представление на отца. Потом еще пару раз он писал в штаб армии по этому случаю. В конце концов пришел ответ: «Не может быть героем, так как нет нации».

Скорее всего, Кузнецов скрыл ингушские корни отца от штабных, как их называли, крыс, чтобы не терять такого отважного бойца. В итоге, комполка добился присвоения ему ордена Красного Знамени. Но и его он не получил: объяснили, что, дескать, курьер с документами отца где-то по дороге погиб, бумаги пропали. В общем, и тогда, в такое-то жуткое время, знали, как «пыль в глаза пустить» и что на присутствие смелых, отчаянных бойцов из числа «врагов народа» в подразделениях можно закрывать глаза, когда жареным запахнет. Так что, не всегда меняли имена и свою национальность, желая дальше воевать за государство, которое тебе в спину стреляет. Воевали порой, что называется, «на автомате», видя зверства фашистов.

...Как-то ночью отец и еще несколько бойцов сидели на передовой в окопах, перед болотистой местностью. Все прикорнули, а он думал о доме, наконец-то осознав, что на его малой родине случилось страшное — высылка всего народа. Впереди — высокие камыши. И вдруг он заметил, как в метрах 15 они задрожали. Отец разрядил в эту точку весь диск пулемета и бросил несколько гранат. Бойцы проснулись от шума. Утром он побрел в это место и обнаружил несколько опухших уже трупов немцев, которые, видимо, тихой сапой пробирались на их позиции за «языком».

В другом случае, он вместе с подчиненными два дня без какой-либо пищи вел бой с наступающим врагом. Представляете — ни воды, ни куска хлеба. На третий день, когда наступило затишье, какой-то старшина соизволил-таки явиться к ним с сумкой еды. Отец начал выражать свое возмущение и услышал в ответ отборную брань. И вновь, как тогда, в Моздоке, он не удержался и пристрелил его. Равно как и другого матерщинника.

Отец в звании старшего сержанта нес службу в должности начальника караула и как-то заметил, что его починенные спокойно спят в кузове машины. В гневе он разбудил их и опять услышал в свой адрес похабную ругань с националистическим оттенком. Сегодня почему-то принято считать, что в то кошмарное время царило сплошное боевое братство. Отнюдь, и тогда делили на «черных», «чурок», «своих», «чужаков». В общем, реакция отца не заставила себя долго ждать, и итог был предсказуемым: автоматная очередь в матерщинника.

Понятно, что на войне крепкое словцо часто мобилизовало, мотивировало подчиненных. Но это не касалось отца, хоть кто-то, может, и съязвит по этому поводу. Интуиция ему подсказывала, что к нему теперь явятся особисты, что ему грозит трибунал, и внутренне он подготовился к их визиту. «Живым я им не сдамся, подумал я», — признавался отец. Внутренний голос его не подвел: появился-таки какой-то капитан и, почувствовав состояние злости отца, издалека объявил ему... благодарность за бдительность в военное время.

Войну отец закончил в Манчжурии, воюя с японцами, в декабре 45-го демобилизовался и на поезде вернулся домой, в родное село Плиево в Ингушетию, которая официально стала называться иначе. Хотя вышеупомянутый полковник Кузнецов и предлагал ему поехать в Ленинград, где он воевал, обещал квартиру в городе после его восстановления, но отец отказался от этого предложения. Дома его уже никто не ждал, войдя в свой двор, он увидел новых хозяев, которые сначала, ничего не понимая, уставились на него, а потом в истерике рассыпались. Жаль, что они его не обругали (смеется).

Два года он искал свою семью, которую сначала выбросили в Кустанайской области Казахстана, а после родственники перевезли всех ее членов поближе к теплым местам — в Киргизию. Там отец работал на высоких хозяйственных должностях, вернулся домой вместе со всеми после ссылки и умер в 1974 году в возрасте 66 лет. Прямо на ногах, копаясь в саду. Сердце просто перестало биться".