Величие духа

Шестеро детей, оставшись на попечении 12-летнего мальчика, сумели выстоять и победить вопреки всему

Эти воспоминания были записаны со слов брата и сестры Марем и Ахмада Балкоевых. К сожалению, их уже нет рядом с нами. Но печальная история их депортации осталась в памяти потомков как свидетельство того, что сталинскую жестокость и безумство победило величие человеческого духа, сумевшее с милостью Всевышнего победить зло и насилие. Не в силах человек оценить и осознать до конца свои возможности, пока лицом к лицу не столкнётся с испытаниями.

Ещё при жизни мы успели записать и опубликовать воспоминания брата и сестры Ахмада и Марем Балкоевых. Сегодня мы представляем эту печальную историю своим читателям.

«...Вечерело. Ускоренным шагом шёл я домой, неся с собой ведро картошки, при наших скудных запасах это было для нас большим подспорьем. Небольшой мешок кукурузы, который мама успела взять с собой, был уже на исходе. Помню, молодой русский парнишка, который был в числе солдат, явившихся к нам утром 23 февраля 1944 года, а мы жили в селе Камбилеевка Пригородного района, шепнул растерявшейся маме на ухо: «Возьмите кукурузу, она ведь за дверью в мешке стоит...»

Мама начала хворать уже по дороге в ссылку. Нам дали маленькую комнатушку, с глиняным полом и двумя небольшими окнами, которые были завешаны шинелью. Печь, маленький стол и два топчана, на одном лежала больная мама с маленькой Ашат, а на другом все мы, остальные пятеро её детей, укрывались шинелями. С нами по соседству жили немцы, тоже депортированные, но уже устроившие свой быт. Русская сноха соседей, жившая в другой деревне, видя наше плачевное положение, предложила нам ведро картошки, за которой я и ходил в этот лютый холодный день за шесть-семь километров.

Счастливый возвращался я спешно домой. На деревянном мосту меня встретили взволнованные сёстры. Они, увидев меня издалека, выскочили навстречу. Моей старшей сестре Калимат было тринадцать, а мне двенадцать лет, остальные четверо были младше нас.

«Мама крепко заснула, — сказала пятилетняя сестра Марем, — мы не можем её добудиться». А Калимат молчала... В комнате картина была ещё тяжелее. У изголовья матери в поисках груди ёрзала, плача, голодная Ашат, не понимая, почему мама не прижимает её к себе...

Маму мы похоронили с почестями, что означало — в саване. В те годы похоронить в «мерчи» (саване из белого ситца) считалось большой роскошью. Спасибо за это моему дяде по матери — Шадиеву Зяудину, которого уже давно нет в живых, но память о себе он оставил добрую.

Было тяжело всем, и оплакивать свою горькую долю было некогда. Да и кому? Горе-то народное. Худо-бедно прошло два месяца. Мы ходили на поле, собирали мёрзлую картошку и колосья пшеницы, раскапывая снежный покров. Радовались, если на ужин могли что-то принести. Чаще всего это была каша из зёрен пшеницы.

Вскоре на добычу стал ходить один я. На других не хватало одёжки. Обувь моя была мне уже мала, да и непригодна. В колхозном дворе я нашёл старую камеру, разделил её на две части, одну сторону крепко перетянул жгутом и набил плотно соломой. Это были мои зимние сапоги, которые спасли нас в эту зиму.

Как-то в один из холодных дней, когда во дворе лютовал буран, мы сидели у заснеженного окна и в отогретый ото льда глазок смотрели на улицу. Дорога в деревню была открыта нашему взору. Издали мы заметили приближающуюся чёрную точку, вскоре стало отчётливо видно, что это женщина. Тут сестра моя и говорит:

— Вот была бы это наша дяци (тётя Эсет, мамина сестра).

— Да нет, откуда ей знать, где мы и что с нами? — сказал я

Женщина же шла по широкой улице, заходя то в один, то в другой дом. Мы за ней следили из окна. Потом она прямиком направилась в нашу сторону. Как нам и хотелось, это действительно оказалась наша тётя Эсет. Она искала нас, заходила в каждый дом, спрашивала, проживают ли в селе такие-то. И вот нашла".

Эсет Барахоева-Шутурова была моей бабушкой. Она часто потом вспоминала эту картину. Маленькая глинобитная, тёмная комнатушка, от вида которой уже веяло леденящим холодом, и голодные, истосковавшиеся по родительскому теплу детские глаза, смотрящие на тебя с надеждой.

Оказывается, к ней во сне явилась сестра, мама детишек, и попросила позаботиться о сиротах, которые умирают от голода. В тот же день бабушка собралась в дорогу, сама не зная ещё куда идти. Наготовила дома своим детям еды из того, что было, и сказала, что несколько дней будет отсутствовать.

В поисках семьи своей сестры она интуитивно пошла по направлению через лес в соседнее село, где тоже жили ингуши. Они в свою очередь указали ей на другой населённый пункт, где якобы живут люди, депортированные из села её сестры. И так дальше, от дома к дому шла она наугад по неведомым доселе просторам казахстанских полей. К вечеру, наконец, она нашла избу с племянниками.

Потом она рассказывала, что сердце замирало у неё от страха, когда по дороге слышала протяжный вой волков, рыскающих в поисках пищи по заснеженным лесам и полям. О смерти сестры она узнала лишь, когда вошла в эту избушка. Сон её оказался явью. Сестры к тому времени не было чуть более месяца.

«Мы облепили тётю с порога, — рассказывал Ахмад Балкоев. — Плакали и смеялись, выливая из сердца боль от потери матери и радость от встречи с родным человеком. Такого безмерного счастья, какое я, да и все мои близкие испытали в эти минуты, наверное, в нашей жизни больше не было никогда.

После такой долгой стужи к нам будто заглянуло солнышко. Тётя пробыла у нас несколько дней. Она всем заштопала носки, перешила одёжку, что-то из старых вещей обрело хозяина, залатала обувку, утеплила вкруговую нашу хату, обошла всех соседей, собрала у них всё, что можно было для сирот и, уже уходя, с тяжёлым сердцем произнесла: «Даст Аллах, выживем, — и тихо добавила: — или помрём все». И, махнув в нашу сторону рукой, ушла, сдерживая боль и печаль, убитая и беспомощная перед всеобщим горем. Что она ещё могла, когда в её доме лежали больные чахоткой четверо детей, которых она похоронила одного за другим в течение года. Остались у неё две дочери и сын. Муж умер ещё до депортации.

Вскоре у нас начался настоящий голод. Один брат уже слёг от истощения. И вот, в один из таких вечеров, когда на улице выл буран, а младшие плакали от голода, я от бессилия выскочил на улицу. Соседний хлев давно привлёк моё внимание своей живностью, но мне было тяжко переступить черту. Отец всегда говорил: «На ворованном не разживёшься». Он свято берёг отношения с соседями. Но в этот день я бежал в хлев казаха, и в мгновение ока оказался на его крыше.

Через щель я пролез вовнутрь. Недолго думая, перевязал шею откормленному телёнку и выволок его на улицу. Это был неимоверный труд, дул сильный буран, у меня, исхудавшего от голода, не было сил противостоять крепкому мускулистому животному. Он дважды вырывался из моих рук. Мы упорно продолжали бороться, каждый за свою жизнь, а я ещё за жизнь оставшихся на моём попечении братьев и сестёр. Никак иначе сказать я не могу. Наконец победил человек. Мне надо было выстоять, чтоб не просто выжить, а жить дальше.

В нашей комнатушке посередине стоял столб. Привязав к нему телёнка, я принялся вроде бы за дело, но не знал с чего начать. Пришлось действовать по интуиции. Эта задача оказалась куда сложнее. В моей жизни до этого мне самостоятельно резать и разделывать тушу не приходилось.

Мы знали, что после такого голода много есть нельзя. В эту ночь, позволив себе лишь печёнку на шестерых, мы аккуратно убрали за собой все следы, а мясо упрятали далеко за огородом в снежный сугроб. Хорошо, что был буран, он тщательно заметал все следы.

На следующий день начались обыски. К нам тоже зашли представители из комендатуры. Офицер, с широкими скулами, со злым, как мне тогда показалось, лицом спросил:

— Где родители?

— Померли, — ответил я, как бы стараясь разжалобить его.

— Кто за старшего?

— Я, — сказала сестра, которая, уже зная, что последует вопрос: «Сколько лет?», тут же отрапортовала: — Мне 16 лет.

В те годы детей, оставшихся сиротами, разбирали по детским домам, а возраст 16 лет позволял избежать этого процесса. Потом-то я понял, что офицер сделал вид, будто поверил нам.

— Телёнка соседского не крали?

— Нет, — ответили мы хором.

Офицер жестом руки попросил выйти солдат, сопровождавших его. Видно, он сразу догадался, чьих рук это дело. Подойдя к печи, он поднял крышку кастрюли. Она была пустая. Он провёл ногтем большого пальца по стенке вверх и выскреб слой жира. Дети кольцом окружили меня. Он пристально посмотрел на нас и сказал:

— Отмойте хорошо, и никому ни слова. Только никогда больше так не поступайте...

Участок земли, выпрошенный у председателя, стал нашим спасением от голода...

Как только потеплело, мудрые представители нашего народа, среди которых были и старики, и молодые, понимая всю ситуацию, стали просить, чтобы люди засеивали землю. Но многие из-за своей наивной доверчивости, преследовавшей нас постоянно, продолжали верить, что их отправят обратно эшелонами домой. Я же доверился мудрости и стал настойчиво просить участок земли у председателя колхоза. «Пшёл, ингушок», — грубо отгонял он меня. Но я не переставал просить, пока не добился своего.

И вот, наконец, в один прекрасный день он всё же выделил мне делянку, которая никем никогда не обрабатывалась, где ещё ни разу не вкапывалась лопата. Но я был счастлив. У нас во дворе лежал кусок железного диска от автомобиля. Я отнёс эту железяку в кузницу, где мне её так отточили, что получилась отличная лопата. Мы вместе с младшим братом потихоньку и перекопали эту землю. Трудно было, но мы знали, что боремся за жизнь.

Нашлись и добрые люди. Одна женщина-казашка, видя, как мы трудимся, дала нам ведро картошки. В те годы представители разных национальностей помогали друг другу. Мы положили её рядом с печью на проращивание, ели потом сердцевину, а ростки вместе с кожурой аккуратно откладывали на посев. С колхозных отходов промёрзшей картошки тоже выискивали проросшие глазки. И вот когда остался небольшой незасаженный участок, то пришлось с колхозного поля воровать. Ночью раскопали несколько лунок и досеяли до конца свой участок. Засеянная земля стала нашим окончательным спасением.

Осенью с этой земли был получен небывалый урожай, ни разу после этого мы такой богатый урожай картошки с неё больше не собрали. С тех пор моя семья не испытывала голод. Позже, когда достаток позволял мне не обрабатывать и не засеивать свой участок земли, я всё равно не переставал этого делать. Все выросли. Кто замуж вышел, кто женился. Старшую сестру и братьев мы похоронили уже. В живых нас сегодня осталось трое: я и две младшие сестры. Старость, правда, берёт своё... (на тот момент были живы Ахмад и сестра Марем. Сегодня осталась одна сестра — Ашат. Самая младшая в семье).

Спустя лет пять, старейшины ингушского населения, — продолжает Ахмад, — и я был с ними, составили список украденного нами у местных в первое время после поселения в Казахстане. Это была живность, зерно и тому подобное. Пошли мы с этим списком с повинной к местному мулле-казаху, чтобы покаяться в содеянном и возместить потихоньку украденное. Мулла нас выслушал и сказал дрожащим от волнения голосом:

— Не вам, а нам надо просить прощения у вас, что не сами отдали вам, как подобало братьям-мусульманам, а вынудили вас воровать.

Вот таким образом мы очистили свои души от этого греха. А жили мы с казахами, русскими, немцами (много нас там собрала советская власть) в мире и согласии. Многие ингуши вернулись на родину, на Кавказ, вернулись домой и мои сёстры. А я вот остался жить здесь. Видно, такова моя судьба, хотя о корнях не забываю. Раньше часто навещал их, объезжал всех родственников на Кавказе, а вот сегодня уже не могу, силы не те«.

(Ахмад Балкоев умер в 2014 году. Похоронен в Казахстане.)

Воспоминания Марем Хамхоевой. Записано с её слов:

«Всё это было действительно так, как рассказывал мой брат, — говорила Марем. — Я лишь дополню то, почему с нами не было отца. Он был достойным, уважаемым мужчиной, сильный и крепкий духом и телом. Он успел до высылки жениться ещё раз, и в ссылке мы семьями жили рядом. Но не долго. Отца посадили за украденное зерно, которое он нёс голодающим детям. А мама вскоре умерла. Отец отбывал срок в Сибири, на лесоповале. Оттуда он вернулся, когда я уже повзрослела. Здоровье его было окончательно подорвано.

А за всё это время забота о нас лежала на старшем брате Ахмаде. Ему предлагали сдать нас в детдом, но он наотрез отказался, хотя не раз комендатура ставила об этом вопрос. Они старшей сестре Калимат добавили года в возраст, что помогло им отстоять право на воспитание детей и получить разрешение не сдавать нас по сиротским приютам.

Братья и старшая сестра заботились о нас. Помню, как Макшарип, средний брат, всё время откладывал для младших сестёр свой кусок хлеба, а сам всё слабел и слабел здоровьем. Мы это узнали позже, когда он слёг. Он долго болел. Здоровье его подорвалось сильно. Хотя выстоял. Успел жениться, и дети у него были, но умер молодым. Ну и, конечно же, нас навещала тётя Эсет. Это становилось настоящим праздником. А я уже в семь лет готовила как настоящая хозяйка, пока старшие работали в колхозе, и присматривала за младшенькой Ашат. Так вот и жили».

Шёл 1953 год. Марем только успела вытянуться, но уже слыла на всю округу красавицей и хорошей хозяйкой. Как-то по весне молодые люди устроили схватки, простые развлекательные бои на покрывшемся только что молодой травкой лугу. Юсуп, так звали их отца, как раз вернулся домой, отсидев срок. Здоровье у него было неважное, и он любил выйти из дому и погреться под тёплыми лучами солнца и поглядеть на резвившуюся рядом молодёжь.

В один из таких дней заметил он среди всех молодого парня, на вид вроде бы хилого, но как оказалось, мускулистого и сильного. Он скручивал и сбрасывал, подняв на плечи, одного молодчика за другим.

— А ну, давай-ка со мной померься силой, — сказал Юсуп, в жилах которого билась кровь молодого бойца, подзадоренный азартом игры и забыв о своём состоянии.

— Нет, — ответил юноша, — я знаю, что осилю тебя, но мне не подобает делать этого из-за уважения к возрасту. Но ты укажи на любого пальцем, померюсь с ним вместо тебя.

Так и получилось, парень одолел всех. А Юсуп воскликнул:

— Да за такого здоровяка я сразу бы двух своих дочерей отдал!

— Двух не надо, — сказал тогда Абукар (так звали парня), — а вот от красавицы Марем я бы не отказался.

Сказано — сделано. Вечером — сваты, утром — свадьба! И жили они долго и счастливо. Вырастили большую семью, дали всем достойное воспитание и образование. Сегодня, правда, Абукара и Марем уже нет рядом с ними. Но осталось благородное потомство, которое живет в мире и согласии в городе Сунже.

«Милостью Аллаха мы выжили! Его милостью живём!» — говорила Марем Балкоева.

Дал гешт долд бейначарех!