Талантливому журналисту, надежному другу и просто замечательному человеку Магомеду Зангиеву 28 января исполнилось бы 60 лет. Его не стало в середине лета прошлого года. Он ушел тихо, без претившей ему суеты, почти незаметно, что вызвало шок у коллег и друзей.
До сих пор трудно смириться с этой потерей. Подумаешь — 59, ну и что?! Ведь только-только начал познавать не похожую ни на какую другую любовь к нежданно-негаданно (дело-то молодое!) появившимся внукам, делясь новым удивительным ощущением с друзьями. А еще прикидывался толстокожим противником всяких телячьих нежностей, мол, не пристало настоящему ингушу разводить сантименты! Как же забавно выглядела такая нарочитая брутальность для тех, кто его близко знал — тонкого, ранимого.
Однако, несмотря ни на что, вопреки проедающей сегодня насквозь общество глобализации, Магомед все же оставался настоящим ингушом. За его внешней непроницаемостью скрывались скромность и стеснительность, часто мешавшие элементарной практичности.
Он не любил сетовать на судьбу. Самоед, переживавший все внутри себя, в минуты жизненных неурядиц и массы бытовых невзгод, когда казалось все — впереди тупик, изображая философа из древности, он шутя изрекал: «Все пройдет. И это тоже». Наш друг отвергал этой мудростью любые попытки посочувствовать его проблемам, не говоря уже о проявлении жалости к нему, что жестко пресекалось им на корню. Жалел он других.
А еще Магомед готов был отдать последнюю рубашку малознакомому человеку, обладал удивительным, врожденным чувством юмора — тонкого, саркастичного, ироничного. Увы, сегодня оно редко встречается у людей: в чести все больше циничный черный юмор, равнодушие, желание «брать», а не «отдавать».
Каждый раз, заходя в редакцию, мы издалека чувствовали его добрую энергию, излучаемую легким прищуром глаз и улыбкой, в которой еле заметно сквозила грусть. Она волной обдавала любого, кто с ним пересекался в жизни, заставляя искать новой встречи. Нельзя сказать, что его прельщало затворничество. Но какой-то дух аскетизма в характере нашего коллеги присутствовал: «быть знаменитым — некрасиво» считал он, стесняясь бремени любой известности. «Открывался», только когда чувствовал перед собой родственную душу. Нараспашку.
Магомед родился в дружной, сплошь творческой семье, про каждого члена которой можно долго писать и говорить. К счастью, искать призвание, меняя профессии (как многим из нас), ему не пришлось. После окончания гуманитарного вуза оно само его нашло, когда он устроился на работу к отцу — корифею ингушской журналистики, публицисту Микаилу Зангиеву, возглавлявшему в застойные советские времена газету «Путь Ленина» в г. Назрани — один из немногих источников местной информации в ингушской части бывшей ЧИАССР. Здесь, под опекой целого созвездия высококлассных мастеров печатного слова проходила огранка его дарования.
После возрождения нашей республики Магомед работал в разных учреждениях, связанных с деятельностью СМИ, где о нем неизменно отзываются с теплотой, подчеркивая незаурядные профессиональные качества. Однако вершиной творческого мастерства журналиста, мыслится, стала работа в молодежной газете «Заманхо», которой он руководил в начале 90-х.
Сегодня, мало кто может вспомнить о ней, потому что малотиражка кометой пролетела по республиканскому медианебосводу, оставив лишь яркую вспышку. Мне посчастливилось читать сохранившуюся подписку «Заманхо» и, поверьте, такого средоточия занимательных, захватывающих и критических материалов в каждом номере одного издания трудно сыскать. Немудрено, что через некоторое время коллектив редакции охватил пресловутый творческий кризис: газета как появилась неожиданно, так же внезапно и исчезла. Чем-то век «молодежки» напоминает и жизнь Магомеда.
Через много лет, в газете «Ингушетия» он вновь почувствовал в себе силы творить, обрел былую уверенность. К примеру, мы могли отправить ему на вычитку «сырую» (по разным причинам) статью, будучи уверенными, что она выйдет из-под его рук на полосы газеты уже безукоризненной, без сучка и задоринки.
Вообще, творческий кризис, свойственный талантливым личностям, думается, далеко не до конца изученное явление в их хитросплетенной сущности. Кому-то удается распределять по годам ресурс своей одаренности, избегая «кризиса», кто-то служит призванию неистово и сгорает до срока. Разница — в уровне мотивации (совсем не обязательно — материальной), питающей творчество, его глубине и способности воздействовать на тех, кому оно посвящено. В нашем случае речь идет о читателях. Магомед отдавал всего себя любимому делу, до последнего пытался «мотивировать» судьбу, которая, как известно, смеется над нашими планами на ее счет.
Да, все пройдет. Но остается память. Добрая ли, плохая или вперемешку — во многом зависит от нас. Магомеда мы запомнили светлым человеком. Хочется надеяться, что это зачтется ему в лучшем из миров.
