В памяти народной

Воспоминания об отце: Дауд Осмиев о великом сыне ингушского народа, писателе и общественнике Хамзате Осмиеве

— Отец родился 19 декабря 1909 года в селении Кантышево. Его появление на свет после четырёх девочек было радостным, праздничным событием для всего селения Кантышево.

Дед Соси был непререкаемым авторитетом и в семье, и в обществе. Он сам был неграмотным, но прекрасно понимал, что в образовании — будущее народа, поэтому старался дать своему сыну всё, что мог, в этом направлении. На протяжении четырёх лет дед привозил для своего сына Хамзата русскую учительницу из города Владикавказа, чтобы она обучала его грамоте. Но, как рассказывал потом дед, с молодой учительницей пришлось распрощаться, потому как на неё стали исподволь поглядывать сельские джигиты.

Параллельно отец учился и в религиозной школе. В советские годы партийная система в его биографию по соображениям идеологии вписала строчку «сбежал из медресе», что, конечно же, не соответствовало действительности, но строчка и сегодня продолжает гулять по просторам интернета в разных текстах. В то же время односельчане Халат и Али Зурабовы, которые вместе с отцом учились в медресе, говорили о его незаурядных способностях. «А когда он читал на память аяты, то от его красивого голоса замирали все присутствующие», — вспоминали они.

Хамзат всю жизнь безгранично был благодарен всем своим наставникам и в религиозной школе, и в светской, в том числе и односельчанину Махмуду Куркиевичу. Была среди его наставников и преподаватель ингушского педагогического техникума Владикавказа, где он учился, — Виктория Абрамова. Именно благодаря её педагогическому профессионализму и доброму сердцу выросла такая плеяда ингушских писателей, как И. Базоркин, С. Озиев, Х. Осмиев, Б. Зязиков, Х-Б. Муталиев, М. Хашагульгов и другие, которые были в числе первого выпуска Ингушского педагогического техникума.

Шёл 1935 год. Первый брак отца после смерти двух малолетних сыновей распался. В грозненской тюрьме умер при неизвестных обстоятельствах дед Соси, которого арестовали как кулака за «один плуг и трёх лошадей». Мамы уже давно не было в живых. А у отца ещё два младших несовершеннолетних брата. Надо было срочно жениться. И тут, будучи в гостях у друга Саипа Хаматханова он увидел его сестру. О своём интересе к ней дал знать своему другу. Но девушке было всего 16 лет. Саип был не против иметь в зятьях такого верного и надёжного человека, но боялся за сестру, что она может не справиться с ролью жены секретаря Галашкинского района. Он отказал, но жених оказался настойчивым. Тогда Саип решил провести своеобразное тестирование для сестры. Он поручил ей сшить до вечера костюм для него, ссылаясь на то, что должен срочно ехать в Ростов. К его удивлению и к радости Хамзата, не подозревающая ни о чём сестра справилась с заданием. Так молодые и поженились.

Отец, как рассказывала мама, в этот вечер (22 февраля 1944 г.) пришёл домой расстроенный. Она готовила ужин и попросила его наколоть дрова. «Возьми вон колья с забора и топи, — ответил он, — он нам больше не понадобится, — и как-то отрешённо добавил: — Завтра нас выселяют».

У отца был друг — Тархан Кулбужев, он работал в Грозном, в обкоме партии. С его слов, отец с болью в сердце всегда вспоминал, как Кабулов — заместитель Берия, накануне высылки собрал их, партийных работников, в актовом зале обкома и, предъявив им гнусное обвинение в измене Родины, объявил о высылке. И эти слова, и без того бившие как молотом, он произносил очень цинично, медленно расхаживая из угла в угол, обжигая сердца «поверженных» леденящим холодом и безысходностью.

«Вы — чеченцы и ингуши, враги советской власти, выселяетесь без права на возвращение. Скорее земля и небо сойдутся друг с другом, прежде чем вы увидите Кавказские горы. Так звучал приговор о лишении нас Родины, — повторял он часто, — приговор, который был страшнее смерти».

В нашем селе Кантышево, за месяц до депортации, рассказывал отец, построили мост через реку Камбилеевку на железнодорожный переезд, использовав для этой цели балки и всякий там строительный материал из разобранной единственной школы. Люди тогда ещё недоумевали, зачем было строить мост без особой надобности сельчанам, лишив их школы. А потом, как оказалось, часть села как раз и повезли через этот мост на высылку в Казахстан.

Везли их 14 суток, по дороге пришлось увидеть и голод, и трупы, наспех захороненные в снегу, и случаи, когда люди прятали тела в вагонах, чтобы предать их земле на месте прибытия по мусульманскому обычаю. Был ещё случай, который отец вспоминал с особенной горечью. С ними в вагоне ехал Магомед Иссаевич Арчаков, парень очень крепкий, мужественный, лет 30-ти. Он пожаловался начальнику конвоя на то, что им солдаты обрезают пайки, и люди едут впроголодь. В ответ солдаты его просто расстреляли перед всем составом. Так жестоко, показательно, оставив окровавленное тело на белом снегу, не дав возможности родственникам даже прибросать его снегом. Да так, чтобы не повадно было другим жаловаться.

Привезли их в Северный Казахстан, в город Петропавловск. Оттуда на санях, за 100 километров, в 30-градусный мороз отвезли в село Волошино Ленинского района. За отцом в это поселение потянулись не только однофамильцы, но и родня со стороны матери (ноанхо), дочери известного богослова Навруза Евкурова. На момент их приезда в селе были две улицы, а весной появилась третья — улица Осмиевых и Чумаковых.

Жили в Волошино представители разных национальностей, в основном русские, многие из них были ссыльные. Местные, несмотря на то что их предупреждали о том, что едут варвары, людоеды, приняли их доброжелательно. Хозяйка нашей квартиры Милана делилась со своими постояльцами, как вспоминала мама, последним куском хлеба. Наши семьи очень сдружились. Мы с Миланой долгие годы после возвращения на родину ещё поддерживали отношения. Очень внимательной и заботливой к нам, ингушам, были учителя — ссыльные Анжела Майнафт и Галя Пилипенко. Галя даже старалась всячески помочь нам, часто таскала нам продукты. Как-то, помню, мешок муки приволокла. «Семья-то ведь у тебя большая, — говорила она, — бери, детишкам есть надо».

Была очень интересная история с отцом в 50-х годах. Руководство этого поселения очень сильно издевалось над ингушами. За собранные в поле колосья избивали и мужчин, и женщин, и детей. Бывали случаи пыток. Людям давали за горсточку собранной пшеницы от 10 до 15 лет. Отец работал учителем в школе. Он видел эту вопиющую несправедливость. В школе находилось и арендованное для заключённых помещение, где из провинившихся выбивали признательные показания.

Работал в те годы в школе так называемый «комсомольский дозор», который тоже возглавлял Хамзат Осмиев. По долгу своего чина он должен был в школе на ночь, для усиления милицейской охраны, выставлять в караул двух своих комсомольцев. Воспитанные на патриотических идеях «Молодой гвардии» Фадеева, под клятвой о неразглашении тайны до суда, Хамзат поручил своим дозорным фиксировать в письменном отчёте все пытки, свидетелями которых они бывали. Собрав достаточной объёмный материал, отец решил: «Либо я пропаду, либо прекратятся эти бесчинства» — и отправил в высшее руководство НКВД в Москву жалобу.

Как ни странно, но через две недели последовала ответная реакция. Жалоба возымело своё действие. В районе начался переполох. Всё руководство райцентра было снято с должности и арестовано. Но зубастые не хотели так просто сдаваться и против отца решили сфабриковать дело. На суд пришли все его комсомольцы. Они показали свои письменные отчёты и поддержали отца, заручившись за его честное имя. Запомнился из них Толик Бугаёв и Николай Пилипенко. Они более всех отстаивали честь своего командира. Позже директор школы Анна Толстая тоже признается отцу, что к ней приходили люди и просили написать на него докладную. Она им ответила категорическим отказом. Отец чудом остался на свободе, и без каких-либо обиняков.

Помню, после этого случая, когда мы с отцом шли по деревне, женщины приветствовали его, вежливо здоровались, а мужчины в знак уважения снимали шляпы. А штаб Волошино и вовсе перешёл в наш дом. Даже расписываться приходили сюда, а комендант проводил в нашем доме по поручению партии разъяснительную работу.

Но больше всего запомнил я день, когда один из арестованных по этому громкому делу бывший фронтовик комендант Чесноков возвращался домой, отсидев шесть лет. Мы на тот момент как раз погрузили в машину утварь, переезжали в город Алма-Ату. Он подошёл к отцу и крепко его обнял. «Спасибо вам, Хамзат Хусейнович, — сказал он. — Вы научили меня жить». Искренними были его слова или нет, не знаю, но сказаны они были от души. Видимо, за колючей проволокой, где в те годы сидело много хороших людей, изменилась его сознание, его взгляды на жизнь. Кстати, его жена Ольга как-то в буран, когда нас отпустили домой со школы, завела меня с братом Мухарбиком к себе в дом, их дочь была наша одноклассница, накормила нас и не отпускала, пока папа за нами не приехал. Хотя её муж по тому громкому делу в это время сидел в тюрьме. Вот такие личности жили в те времена.

Отец воспитывал нас не словами, а поступками. Устои в семье нарушать было нельзя, наказание было неотвратимо. О нём друг отца и родственник Яхья из тейпа Евкуровых говорил: «Достаточно было только появиться в школе Хамзату, как наступала тишина. Его не боялись, он никогда не повышал голос. Его уважали». Он требовал быть всегда опрятным и повторял: «Форма — есть содержание». Для меня было открытием, что отец курил. Как-то меня ещё в Казахстане, провинившегося за поведение, классный руководитель завёл в его кабинет. Откинувшись в кресло, он смотрел в окно, где свирепствовал буран, дымя папиросой. Увидев меня, он сжал её в кулаке, пытаясь скрыть. Я же, ошеломлённый увиденным, придя домой «сдал» его матери. Часто, вспоминая потом, смеялись над этим случаем.

В 1957 году «представителей идеологического фронта» в числе первых возвращали на родину. Для нашей семьи отдельно выделили вагон, но отец, пользуясь авторитетом, добился дополнительного вагона, в котором приехала родня по матери. «Такого племянника, как у Чумаковых, не было ни у кого. Он нас и в Казахстан повёз, и на родину с собой вернул», — любил повторять известный богослов Яхья Чумаков.

Радость была народная. Это было неописуемо счастливое время. Ингушский писатель Идрис Базоркин писал в то время отцу: «Наши уезжают... Регулировать, остановить — невозможно. Как река, как талая вода, двинулся наш народ на родину!»

— В Грозном для ингушской интеллигенции было отстроено 20 домов: 10 для писателей, 10 для артистов, — вспоминает Дауд. — Каждый день на родину прибывали люди домой из высылки. Помню, в нашей квартире не хватало мест для гостей. Разговоры велись до самого утра, никто не говорил о личных проблемах, только о народе, о том, как возрождать разрушенную республику, и, конечно же, мечтали восстановить свою ингушскую автономию. Хотя в то время об этом и думать-то запрещали. А спали прямо на полу, так что пройти места не было.

Помню юбилей отца в 1959 году — это было грандиозное событие в республике. После стольких лет забвения, чествовали у себя на родине ингушского писателя! Это было событие! Поздравительные телеграммы приходили со всех точек нашей огромной страны, от руководства, от партии и от многочисленных друзей.

— Потом наступили тяжёлые времена. Отец, несмотря на уговоры друзей, категорически отказался возвращаться в партию. Надо было написать заявление о возвращении ему партбилета, как это сделали многие, но он не стал это делать из-за убеждений, он разуверился в её чистоте и порядочности. «Я уже писал однажды, но у меня его забрали», — отвечал он всем. И вот за это он поплатился должностью ответственного секретаря газеты «Сердало» в 1964 году. «Истинный партиец», наш соотечественник, которого отец пристроил на работу, фамилию не хочу называть, хотя знаю, но отец был бы недоволен, на общем собрании поднял вопрос о том, что «беспартийный» Осмиев не соответствует занимаемой им должности. Я знаю, что после совещания у них состоялся «мужской» разговор. Позже отец напишет в стихах: «Кто бесчестен в делах, кто смирился с обманом в душе, кто живёт на миру, как лисица, коварно и лживо, — да оденется в камень».

Отец больше не вышел ни на какую государственную работу, хотя и были предложения. Но его знания по родному языку высоко оценивали в республике, и из обкома часто приезжали за переводом официальных текстов на ингушский язык. Он любил посидеть с друзьями, навещал часто родственников. Любил бывать во Владикавказе у своего друга Идриса Базоркина, заезжал и на улицу Горького, где он жил и работал в редакции газеты «Сердало» до 1944 года.

Очень тяжело перенёс он травлю на друга Идриса Базоркина в 70-х годах прошлого столетия. Недруги его умудрились в те годы под обличающей Базоркина газетной статьёй лживо вписать и имя Хамзата Осмиева вместе с другими писателями. Помню, тогда он в ярости чуть не разнёс редакцию. Но поссорить друзей эта система всё же не смогла. Они поняли друг друга, поняли, что это была подлая подстава. Они часто встречались и остались лучшими друзьями до последних своих дней.

Хамзат Сосиевич Осмиев — автор около десяти прозаических и поэтических сборников, а также школьных учебников по ингушской литературе. Произведения его пользуются большой популярностью как в республике, так и за ее пределами.

Хамзат Осмиев, как и все творческие люди, был очень ранимым человеком, но свою боль он мог выразить только в поэзии: «Немало испытаний в жизни было, даёшься диву: как же вынес их? Как время сердце не остановило, как зло не замутило дум моих?» — пишет великий сын ингушского народа. А в стихотворении «Подорожник» очень образно описал свою судьбу и судьбу своего народа: «Помят, копытами изрезан, вдоль троп и трактов запылён, он устоял перед железом...».

Хамзат Осмиев ушёл из жизни с честным именем, достойным человеком, истинным сыном своего народа. Детство писателя прошло на берегах его любимой речки Камбилеевки, в родном селении Кантышево, где он и был похоронен в январе 1981 года.