Ежегодно 23 февраля в Ингушетии проводятся траурные мероприятия и благотворительные акции. В этот день в 1944 году ингуши были депортированы по ложному обвинению, как и ряд других народов. Главная акция памяти проходит в Назрани у комплекса «Девять башен», воздвигнутого в память о жертвах репрессий. В ней принимают участие руководитель субъекта, старейшины, общественники, представители молодежных организаций, органов исполнительной и законодательной власти.
В одном из своих выступлений Глава республики Махмуд-Али Калиматов отметил: «Мы испытываем глубокую боль, вспоминая о депортации, тяготах и лишениях, перенесенных нашим старшим поколением. Они были людьми стойкими, все преодолели и вернулись. Всегда надо помнить об этих трагических страницах нашей истории. У нашего народа сильный характер, много сил и мудрости. Мы строим сегодня новую республику, каждый из нас должен ответственно работать на своем месте, сохранять и преумножать лучшие традиции народа».
80-я годовщина депортации выпадает на пятницу. Соответственно, в мечетях республики в день коллективной молитвы будут проведены религиозные обряды, посвященные памяти жертв высылки. Как и в прошлые годы, в музеях, учреждениях культуры открыты различные выставки, в школах проводятся уроки памяти. Власти региона и меценаты оказывают помощь малоимущим семьям, раздавая продуктовые наборы и жертвенное мясо.
Несомненно, подрастающим поколениям необходимо напоминать, через что прошли их деды и прадеды, чтобы в будущем (значит — сегодня) Ингушетия состоялась как полноправный субъект России и развивалась, преодолевая все преграды, благодаря созиданию жителей. Ниже обращусь к своим же материалам, в разные годы опубликованным в номерах газеты «Ингушетия». Это — справки историка, политолога, воспоминания очевидцев, литературные произведения, касающиеся депортации ингушей.
Отмечу, что, по информации исследователей, жертвами тоталитаризма в те жестокие годы стали свыше 3,5 млн человек, представители более 60 национальностей.
Оболганные, но не сломленные
Более 91 тыс. ингушей были высланы в Казахстан и Среднюю Азию по ложному обвинению в измене Родине. По различным данным, во время пребывания людей вдали от родины, с клеймом спецпереселенцев, от различных болезней, холода и голода погибло более 50 тысяч человек. Это были дети, старики, мужчины, женщины.
Здесь стоит напомнить, что 120 тыс. человек полегло под ингушским Малгобеком в 1942 году, чтобы фашисты не смогли прорваться к грозненской и бакинской нефти, и среди них не только бойцы Красной армии, но и простые жители. Более 20 тыс. человек ушло на фронт из Ингушетии (из Малгобека только 5 тысяч), мужество и героизм которых уже не является «белым пятном» в истории ВОВ.
Никакие «государственные интересы» не оправдывают депортацию, убийства, но даже этих «интересов» не было, о чем убедительно свидетельствуют историки.
В частности, если говорить о дезертирах и уклонистах, то их среди ингушей и чеченцев было не больше, чем в соседних субъектах. Данные Госархива России свидетельствуют: на территории ЧИАССР в период с 1 июля 1941 года по 1 июля 1944 года насчитывалось дезертиров и уклонявшихся от службы в Красной армии 5297 человек (и не все они, разумеется, были чеченцами и ингушами). В Северной Осетии — 5228, в Дагестане — 4795, в Краснодарском крае — 26 500, в Грузии — 21 326, в Азербайджане — 23 320 человек.
Несмотря на это, еще в начале марта 1942 года — без объяснения причин — в Чечено-Ингушетии был прекращен призыв в армию по воинской обязанности. Тогда же уже отмобилизованная в добровольном порядке, полностью обеспеченная конным составом, хорошо экипированная, укомплектованная опытным командным и политическим составом, получившая свой армейский номер чечено-ингушская дивизия была по личному указанию Берии распущена. Лишь по настоятельному ходатайству Чечено-Ингушского обкома ВКП(б) и Совета народных комиссаров республики была сохранена часть дивизии — 255-й отдельный кавалерийский полк. Показательно, что вплоть до конца 1942 года он героически сражался с противником под Сталинградом, понес огромные потери, которые так и не были восполнены призывниками из ЧИАССР: действовал запрет на призыв по воинской обязанности.
В своей статье «Депортация ингушского народа 1944 года: уроки истории и современность», опубликованной в 1999 году, авторитетный историк, чьи фундаментальные знания никто не ставит под сомнение, профессор Тимурлан Муталиев пишет: «Сознательно опускаю подробности, связанные с характером депортации многих сотен тысяч людей, условиями их переброски к местам ссылки и невыносимо тяжелой жизни, сложившейся у них, особенно в первые годы выселения. Обращу внимание лишь на то, что эшелоны товарных вагонов с ингушами и чеченцами в пути находились от 12 до 32 суток. Только за период с 23 февраля 1944 года до 1 октября 1945 года численность ингушей и чеченцев сократилась более чем на 91 тысячу человек. Эти факты самодостаточны, они вопиюще многозначительны. Депортация разбросала людей отдельными группами на огромных территориальных пространствах, поставила их в такие условия, в которых требовались высочайшая сила духа и сплоченность не только для сохранения этнического облика, но и просто для физического выживания».
В этой же статье Тимурлан Муталиев добавляет: «На Кавказе не принято восхвалять, а тем более — кичиться заслугами предков. Однако, даже при строгом следовании этому принципу, полагаю, мы обязаны отметить следующее. Ингушский народ, как и другие репрессированные народы, не исчез и не сошел с исторической арены после трагедии 1944 года, прежде всего благодаря силе духа, сплоченности и жизнестойкости, унаследованной от своих отцов. Именно эти качества, передающиеся поколениям по эстафете, помогли Ингушетии устоять в условиях катастрофических последствий событий осени 1992 года. При этом народ наш, понесший в XX веке огромные человеческие и материальные жертвы, отнюдь не озлобился и тем более не ищет поводов для сведения исторических счетов с кем бы то ни было. Он по-прежнему нацелен на мирную созидательную жизнь. Не ищет для себя льгот и привилегий за чужой счет. Но вместе с тем в рамках законов и правил жизни цивилизованного общества добивается того, чтобы считались с его законными правами и интересами».
Помнить, чтить, учиться и извлекать уроки из прошлого
Безусловно то, что сотворил с ингушами и другими народами страшный режим того периода, никогда не найдет понимания и оправдания, ведь народ не бывает виноватым. Сталинской клике не удалось растворить народ, превратить его в толпу, потому что его костяк составляли и составляют Личности.
Как считают авторитетные исследователи, репрессированные народы оказались жертвами, потому что их приговорили к «наказанию» не по причине предательства и других приписанных «преступлений». Они были приговорены по определению: депортированные народы не были «своими», они были чужими в империи Сталина.
Несомненно, что зловещую роль в политике ссылки ингушей и других народов сыграл нарком внутренних дел Берия. В депортациях «возмездия» именно он и его структуры, а не военные, были инициаторами и главными исполнителями. Тоталитарный режим, в лице Сталина и его приспешников Берии, Кабулова, Мамулова и других, совершил преступление против человечности.
Совершенно определенно можно говорить о том, что ВОВ стала для Сталина весьма удобной завесой. Между тем ингуши сражались во всех родах войск и приняли участие во всех битвах Великой Отечественной. История знает много случаев, когда наши соотечественники меняли имена и фамилии, чтобы оставаться на фронтах Великой Отечественной войны, потому что они воевали «за Родину», но не «за Сталина».
Депортация ингушского народа в 1944 году преследовала исключительно политические цели — это самый главный вывод. Ингуши, как и чеченцы, стали потенциальными врагами тоталитарной системы, нивелирующей любое проявление самобытности и самодостаточности.
13 долгих лет в изгнании не сломили дух ингушского народа. Немаловажную роль в этом сыграло участие в их судьбе жителей Казахстана и Киргизии. Ингуши, как и другие репрессированные народы, не исчезли и не сошли с исторической арены. Наоборот, благодаря силе духа, сплоченности и жизнестойкости они сохранили себя в высылке. О чем надо помнить и извлекать уроки из прошлого, учиться на примере отцов противостоять злу.
Сохранение национальной идентичности
Кандидат политических наук Лейла Арапханова отмечает, что в годы депортации ингушский народ был отброшен в своем развитии на многие десятилетия назад, но, тем не менее, вопреки всем мероприятиям государства по их подавлению, ингуши сохранили национальное самосознание. Интеллигенция в полной мере осознавала всю тяжесть этнической дискриминации, деятельность мыслящих представителей народа была направлена на поддержание и сохранение национальной идентичности. Они понимали, что только вместе путем консолидации народа они смогут не только выжить, но и сохраниться как народ. В единстве была заложена сила и мощь народа, позволившая ему противостоять физическому, духовному и нравственному вымиранию.
Ветеран труда, заслуженный инженер-механик сельского хозяйства РСФСР Умалат Макшарипович Льянов родился в 1931 году (Дала гешт долда цуна!). О депортации он знал не понаслышке — тяготы, бесправие, лишения испытал на себе. Но говорили мы с ним не только о самом бесчеловечном акте.
— Я ранее писал на эту тему, но, думаю, еще раз напомнить не помешает. Мало нам последователей сталинизма, которые оправдывают действия своего кумира по избирательному выселению целых народов, так еще находятся отдельные лица, выдвигающие такой постулат: депортация якобы стала импульсом для интеллектуального и культурного возрождения нашего народа. Абсурд! После возращения из ссылки нам пришлось в течение 30 лет нагонять свой образовательный ценз, чтобы уравняться с другими народами. После восстановления ЧИАССР я не знал ни одного ученого из ингушей, кроме профессора Дошлуко Мальсагова. Не лишне будет привести такие цифры: молодых специалистов всех отраслей производственной и социальной сферы, окончивших вузы во время ссылки и вернувшихся в ЧИАССР, было не более 100 человек. В народном хозяйстве в 1957 году работали где-то 130 человек. С высшим образованием на 1 тыс. работоспособного населения приходилось всего два человека. Разве эти данные не свидетельство масштабности морально-духовного и просветительского урона, нанесенного народу? По сути, мы были обречены в перспективе стать народом «второго сорта», способного держать в руках только лопату: «бери больше — кидай дальше». Наших соотечественников вынуждали ездить на договорные работы за пределы республики, и в летнее время в населенных пунктах оставались в большинстве своем женщины — отцы, мужья, братья «шабашили» в российской глубинке. Но сегодня мы с чувством гордости можем отметить, что Сталин и его последователи не добились своей цели, — сказал мой собеседник.
— Умалат Макшарипович, вы из числа первых, кто получил высшее образование во время ссылки. Давайте вспомним о препятствиях и как их приходилось преодолевать.
— Мы же относились к «особой категории» людей, ограниченных в своих правах. Это уже само по себе говорит о рамках — не позволительно даже дозволенное. Комендантский режим запирал людей в населенном пункте, а для выезда нужно было получить разрешение, что редко кому удавалось. Я, можно сказать, оказался в списке счастливчиков. Поступать решил в сельскохозяйственный институт в городе Алма-Ате. Вступительные экзамены сдал без проблем, получив хорошие оценки, но в студенты меня так и не зачислили. Аргумент такой: нет места в институтском общежитии. Помню, как представители приемной комиссии прятали глаза, было ясно, что проблема заключается в моей национальности. Мириться с этим я не собирался. Будучи в бесправном положении, все-таки веру в справедливость не терял и пошел на беспрецедентный по тем временам поступок, написал письмо фактически второму человеку в Центральном комитете Коммунистической партии СССР Маленкову. Я писал, что мне не дают учиться, что из меня хотят сделать врага советского строя, которым и стану, если не получу образования. Это возымело действие. Директор института сам приехал ко мне и извинился якобы за ошибку, допущенную приемной комиссией.
— Почему был выбран сельхозинститут?
— А у нас выбора, в принципе, и не было! Для спецпереселенцев двери в юридические, политехнические и другие инженерные вузы оставались закрытыми. Объяснялось это тем, что студенты этих учебных заведений проходили практику в номерных предприятиях. Нас не допускали на эти «режимные» объекты. Спецпереселенцам были рекомендованы сельскохозяйственные вузы. Альтернативы у нас не было, и мы шли туда.
— Умалат Макшарипович, вы поступали в 1952 году. Сколько вас было — первых?
— В 1956 году в вузах Алма-Аты обучались 22 ингуша. Среди них — Дауд Хаматханов, Любовь Котиева, Тагир Аушев, Ахмет Амерханов, Хасмагомет Зурабов и другие. Хочу отметить, что к учебе мы относились очень ответственно. Ведь каждый из нас представлял не только себя и свою родню, а народ, записанный в «неблагонадежные». Мы обязаны были быть лучшими. В последующем, после возращения на родину, на долю первых выпускников высших учебных заведений Казахстана пришлись все сложности становления экономики и социальной сферы ЧИАССР. У нас не было «дядек», чтобы опекать на первых порах и направлять. В таких условиях и куется характер человека. Считаю, что мы достойно прошли свой путь, работая на благо народа.
— Вы сказали «мы обязаны были быть лучшими». Известно, что, когда наш народ выселяли, местное население Казахстана и Киргизии настраивали к приему «врагов», «дикарей» и т. д. Это стимулировало быть лучшими в учебе и работе, чтобы доказать обратное?
— В какой-то мере — да. Но я скажу, что сталинская пропагандистская машина особых успехов в своей античеловеческой деятельности не достигла. При всех потугах этих «идеологов» люди различных национальностей с сочувствием отнеслись к спецпереселенцам, оказавшимся в экстремальных условиях. Большинство из нас попали в дома местных жителей, среди которых были русские, казахи, украинцы и другие. Мы получили и кров, и пищу, и душевное тепло. Добрые взаимоотношения, зародившиеся тогда, оставили неизгладимый след в памяти. С другой стороны, ведь все народы бывшего Советского Союза стали заложниками той преступной системы. Высшей добродетелью в таких случаях становится не национальная или религиозная принадлежность, а чисто человеческие отношения.
— Умалат Макшарипович, задам несколько провокационный вопрос: эти наши взгляды в прошлое, воспоминания о трагедии народа не мешают нам идти вперед?
— Я не раз слышал подобное и согласен с тем, что воспоминания доставляют боль, особенно испытавшим всю тяжесть ссылки, хоронившим своих родных и близких. Но трагедия не должна предаваться забвению, это — страницы нашей истории. Депортация коснулась всех и каждого, а для нашего народа преемственность поколений традиционна. Не будь мы жизнестойкими, сильными духом — смогли бы не сломаться в условиях бесправия и гнета? Нет! Вот это и должно быть примером для молодых людей. Сегодня на них лежит большая ответственность — развивать, укреплять свою республику. Сделано, без преувеличения, много, а предстоит еще больше, и для этого у молодежи есть все условия. Но никакие благоприятные факторы, материальные и финансовые вливания в Ингушетию не помогут нам крепко стать на ноги, если не будет порыва, энтузиазма, если каждый на своем месте не будет работать честно и с полной отдачей. Это необходимо в память о тех, кто не вернулся из ссылки. Мы заслужили стабильности, мира, созидания, благополучия.
Здесь — Родина, и нет у нас иной
У поистине народного поэта, хотя звание такого он не имел, Али Хашагульгова есть «Баллада о часах». Я ее прочитал как-то людям, перенесшим депортацию 1944-1957 годов. Довольно долго стояла тишина и потом прозвучало: «Он это пережил!»
Да, он это пережил. Али Татарович стал «врагом народа» в восьмимесячном возрасте (родился в 1943 году). Поэт пережил и прочувствовал острее других, но депортация — это боль общая, и не важно, сколько лет прошло и какое по счету поколение подрастает. Сама баллада поэта о том, что, когда люди возвращались из ссылки и увидели через окна поезда родные горы, кто-то достал горсть земли в узелке, другой газырь, а один мужчина вспомнил о часах и удивленно воскликнул: «Они ходят!» Ему ответили: «Часы и должны ходить». Мужчина покачал головой. «В день, когда нас выселяли, они остановились и застыли на 13 лет, а сейчас вновь начали ходить», — сообщил он. «Чему ты удивляешься? — сказал седобородый старец. — Они возвратились домой, как и мы. Будь благословенна — земля отцов наших!» (Перевод смысловой — авт.)
Земля отцов наших! Годы назад об этом мне говорил пожилой человек Юсуп Темирханов. Не поэт, а простой труженик, многое повидавший на своем веку. Он, в частности, сказал: «Я думаю, нас в депортации хранила, в первую очередь, вера и тяга к родной земле. Вроде бы земля, она везде одинаковая, но что-то сокрыто в наших полях, холмах, горах — оно не отпускает, питает душу, как кровь сердце. Ты вынужденно привыкаешь к новому месту, находишь друзей и занятие себе, вроде бы наполняешь жизнь смыслом, но все время такое ощущение, что находишься не там, где должен, и покоя не обретешь даже после смерти. Пугает не сама мысль о смерти, она — неминуема, а то, что твоя могила будет не на родной земле и, проходя мимо кладбища, твои соотечественники не будут молиться и произносить на родном языке: «Да сжалится Аллах над вами и вслед идущими за нами!»
Юсуп Темирханов рассказывал, как происходило возвращение домой, с чем пришлось столкнуться. Люди, которых хранила вера и тяга земли родной, увидели, что растасканы чурты (надгробные камни) с могил их отцов и матерей, жертвами депортации оказались и родовые кладбища. Он даже не обвинял людей, которые совершили кощунство. Старейшина их просто жалел, поскольку Аллах от них отвернулся, и они не ведали, что творили. Это были слова мудрого человека. Благодаря таким людям ингуши сохранялись, как самобытный народ, несмотря на гонения, ссылки, войны.
Подобные личности служили источником вдохновения для поэтов и писателей Ингушетии. Опираясь на жизненную философию таких людей, народный поэт Джемалдин Яндиев, сам «из племени орлов», как сказал Арсений Тарковский, в одном из своих стихотворений сформулировал моральный кодекс ингушского народа, заключенный в четырех словах, вручаемых ребенку «навечно беречь и любить» при его рождении: «...Слово «Жизнь», потому что и он, будет время, умрет. Слово «Смерть», потому что обязан он правильно жить. Слово «Родина», что продавать на базаре нельзя. «Имя», данное матерью, пусть беспорочно несет... Вот наследство, которое всем нам дается, друзья, и отчета от нас будет требовать вечно народ» (перевод Николая Асанова).
Сталин и его последователи не достигли своей цели. За это надо благодарить тех, кто говорил, писал о Родине, не давал забывать о корнях. Среди них Хамзат Осмиев — его пронзительное стихотворение «Даймохк дагаухар сона». Никого не оставляют равнодушными строки: «лишившись родины, пребывая на чужбине, все, что я видел, напоминало мне о ней» (смысловой перевод — авт.). Среди образов и звезды, и облака, и журавли, а также похороны кого-нибудь, поскольку в тот момент перед поэтом возникало родовое кладбище и могила матери. Песня «Как тяжко было мне от родины вдали» в исполнении Ибрагима Бекова и ныне покойного Руслана Наурбиева, не оставляла равнодушным слушателя, какой бы национальности он ни был.
Как и «Стоят башни в Таргиме» поэта, народного писателя Магомед-Саида Плиева: «...И предкам верны, и темны под дождем, стоят эти башни в Таргиме моем... О если б сегодня увидеть я мог, что видели предки во мраке тревог, измерить и взвесить, постичь до конца все то, что когда-то сжигало сердца, тогда что ни день приходил бы я к ним, поклон отдавая хранящим Таргим» (перевод Михаила Синельникова).
«По отчизне тоскуя, с душою опустошенной, пусть не придется вам на чужбине страдать, землю края чужого пахать» — это смысловой перевод пролога к роману в стихах «Балан ди» («День скорби») Магомед-Саида Плиева. Перевод, далеко не отражающий всю глубину содержания восьми начальных строк главной книги в жизни этого мужественного, порядочного и честного человека. Аналогов подобной хроники всеобщей скорби, пожалуй, нет.
Научный сотрудник Ингушского НИИ гуманитарных наук имени Чаха Ахриева Аза Евлоева, в частности, отмечает, что роман — «это энциклопедия жизни народа, автор изображает в нем события полувековой жизни ингушей (Великая Отечественная война, депортация, возвращение из ссылки, период застоя, перестройка, — авт.). В произведении провозглашается верность народным идеалам, патриотизм, свободолюбие, вера в величие и вечность народа».
Магомед-Саид завершает роман «Балан ди» обращением ингушских гор к своим сыновьям. Они «говорят»: «Здесь ваша судьба, здесь вы должны жить и умирать, и покоиться рядом с предками, здесь ваша родина, и иной у вас нет».
И иной у нас нет!
Депортация глазами ребенка
В завершение хочу сказать о детстве, которого не было, а точнее о записях, сделанных Заретой Плиевой — дочерью Плиевой (Евлоевой) Хадижат Абдулвагаповны, депортированной в возрасте 8 неполных лет в Казахстан в 1944 году. Я перевел на русский язык, отредактировал и сократил их (имею право, как старший брат Зареты).
Напоминать, через что прошли наши отцы и матери, дедушки и бабушки, на мой взгляд, необходимо. Очень актуально сегодня их не просто слушать, а слышать и благодарить Всевышнего, что есть кого «слышать». Пока — есть!
Итак, из воспоминаний Хадижат Плиевой.
Эпизод первый: «У меня была кукла из соломы, которую я очень любила, с большими нарисованными глазами на тряпичном лице. Мне ее сделала старшая сестра Айшет. Мы жили в Ахки-Юрте (ныне село Сунжа Пригородного района, — авт.), и в день высылки, я помню, что очень сильно плакала и требовала, чтобы нашли мою куклу. Для меня ее потеря была самой большой трагедией в тот день».
Эпизод второй: «В вагоне было много народу, я не помню хорошо, что там происходило, но один старик у меня стоит перед глазами до сих пор. Когда поезд останавливался, он выглядывал в окно и кричал на русском языке: «Вода!» Я не знала, что это слово означает, а когда один раз у этого старика потекли слезы, я на него смотрела и удивленная думала: «Такой взрослый человек, почему он кричит и плачет, как маленький?» Я же не знала, чего он лишился на старости лет, как не знала — откуда вода и еда, которые поддерживали и мою жизнь тоже».
Эпизод третий: «По приезде нас поселили в длинных бараках. Там тоже был случай, связанный с водой. Рядом с нами, через стенку, находилась многодетная семья. Одна девочка все время просила воды, но взрослые запрещали детям к ней подходить. Я тайком, когда не видела мать, побежала к ней с железной кружкой и дала ей попить. Лица ее никак не могу вспомнить, но мама потом меня ругала: «Ты ей, глупая, ничем не поможешь и сама можешь заболеть!» Оказывается, у нее был тиф, но откуда мне было знать о страшной болезни, просто очень жалко было свою сверстницу. Насколько мне известно, из той семьи почти все умерли».
Эпизод четвертый: «Моя старшая замужняя сестра Хава была у нас в гостях, когда людей выслали. Она поехала в Казахстан вместе с нами. У нее была очень красивая девочка, которая только начала ходить. Однажды мой старший брат Магомед унес ее куда-то, завернув в ткань (то, что он похоронил ее, я узнала потом, повзрослев). Вскоре Магомед сам слег, а затем его, под плач женщин, унесли. Я слышала, как люди говорили, что он схватил «могильную болезнь» («каша лазар кхийттад»). Не знаю, что это такое, до сих пор. Тогда как такового понятия о смерти я не имела и все время донимала старших вопросами: «Где Магомед? Кому вы отдали нашу красивую девочку?»
Эпизод пятый: «Из барака нас переселили в дом. Мне он казался очень уютным, несмотря на холод. Постоянный голод я тоже помню, но все плохое со временем пытаешься забыть, были ведь и светлые дни. Года через два, когда мы освоились, нас отдали в школу. Это было очень радостное событие, но продлилось оно недолго. Через месяц или два, без объяснения причин, девочек не стали пускать в школу, а мальчикам разрешили учиться, но и за ними был постоянный контроль. Потом уже я узнала, с чем это было связано. Старики опасались, что мы забудем, откуда мы, где наша родина и корни. Ведь у нас испокон веков берегли будущих матерей с раннего детства. Думаю, это было правильное решение, хотя писать и читать я так и не научилась. Вот такое у меня было детство!»
Добавлю от себя: моя мать (Дала гешт долда цуна!) была мудрой, и это не только мое мнение, а односельчан, которые ее чтили. Знанием родного языка я обязан ей и тете, ее старшей сестре Хаве Амхадовой (Дала гешт долда!). Ни один учитель не смог бы меня научить тому, что я получил от них.
Когда мы говорим о сохранении и развитии ингушского языка, уважаемые старшие, не забывайте: дети слушают нас и подражают нам.
Моя мать — Хадижат, не умела писать и читать, ей не были знакомы философы с мировыми именами. Но «пригвоздить» метким словом к месту она могла только так, потому что знала Жизнь.
Вот эти люди и сохранили нас, как народ, и помнить об этом — наш долг