Сегодня мы отдаем дань памяти тем, кто, несмотря на превратности судьбы, в тяжелых невыносимых условиях выстоял и выжил в годы ссылки, и тем, кто погиб на чужбине мученической смертью.
22 февраля 1944 года, за день до начала спецоперации «Чечевица», когда полностью были сформированы группы солдат и работников НКВД, а также была завершена работа по подготовке командно-оперативного состава, на сельских сходах народу объявили, что намечается проведение широкомасштабных военных учений, и поэтому с целью обеспечения безопасности для населения никто в ближайшие дни не должен выходить из дома. Но когда рано утром следующего дня в каждом населенном пункте Ингушетии всех мужчин собрали в специально отведенных местах, и перед собравшимися начали выступать военные офицеры и уважаемые односельчане с просьбой «сохранять спокойствие», стало понятно, что дело тут вовсе не в учениях.
Житель селения Экажево Башир Шахмурзиевич Албогачиев хорошо помнит этот горестный день, когда к ним пришли солдаты и приказали наспех собраться и покинуть дом. Вот что он рассказывает:
«В нашем доме ещё до выселения жили солдаты, потому как у моих родителей был добротный дом, и была такая возможность предоставить солдатам самую большую комнату. Шла война. Наши квартиранты то уезжали, то приезжали, и говорили они, что у них идут учения. Я, конечно, был достаточно мал, чтобы разбираться во взрослых делах, всего семь лет, но, глядя на этих солдат, я тоже мечтал стать таким же, и мне было интересно, что такое учения и как они их проводят. Правда, русский язык мы не понимали: ни родители, ни дети, тем не менее, мама чувствовала от них какой-то тревожный страх.
Нас было пятеро в семье: родители и трое сыновей. Было у нас и свое нехилое подворье: две коровы, лошадь, буйвол и много птицы. Как сегодня помню, как каждое утро во время дойки мать меня поила буйволиным парным молоком из глиняной чашки, и этот вкус я не забуду никогда. Ещё я помню, что у нас во дворе росла очень красивая яблоня, которая давала безумно вкусные плоды. Так вот, однажды эти солдаты установили под этим деревом пушку и, чтобы замаскировать ее, укрыли ветками, обрезанными с моей любимой яблони. После этого я стал ненавидеть этих солдат и очень долго переживал по этому поводу.
Как рассказывала мать, в тот злосчастный день отца увели на рассвете. Его, как и других мужчин из села, отвели туда, где находилась экажевская мечеть, рядом с сельским советом. И когда солдаты пришли к нам домой, мы все были на ногах — мать нас разбудила, а отца уже рядом не было. Это были не те солдаты, которые жили у нас, а другие. Первым делом они зашли в гостиную комнату и сняли дедовский кинжал, который висел на ковре, а затем двое остались в доме и начали отдавать нам команды, а двое вышли во двор. Один из них что-то записывал. Мать им что-то говорила на своем ломаном русском, но они продолжали громко кричать и швырять на пол вещи. Мать начала плакать и одновременно успокаивала нас, а я подумал, что солдаты собираются ее бить, и поэтому был очень сильно напуган. Вдруг меня мама попросила: «Иди, напои нашего собачонку молоком, не жалея напои, и закрой все ставни на окнах». Я так и сделал, хотя мне было невдомёк, почему мама раньше не разрешала давать собаке столько много молока?
Собрав только самое необходимое, как велели офицеры, мы вышли на улицу, где уже собирались люди, и сверху в нашу сторону двигалась большая машина, на которую нас и погрузили. Поднявшись на борт грузовика, я увидел, как вокруг открытой местности стояли пулеметы, а солдаты были с автоматами. Все говорили, что нас повезут на железнодорожный вокзал, но до обеда нас никуда не повезли, и у многих появилась надежда, что нас снова вернут домой. Но этого не случилось. Переночевав в отведенной избе в Экажево, нас на второй день повезли в Назрань и поместили в полуподвальном помещении, которое находилось под железнодорожным вокзалом. И только 25 числа нас погрузили в товарные вагоны.
Никогда не забуду мрачный вид этой скотовозки, куда нас запихнули, как селёдок. В середине стояла маленькая чугунная буржуйка, а в конце вагона находилось два стеллажа, и больше ничего! Людям не только лежать, но и сидеть места не было. Кушать было то, что сумели с собой взять. А брать тоже у многих было почти нечего.
Но самая большая проблема заключалась в том, что в вагонах не было предусмотрено отхожее место, без которого не может обойтись живой человек. И тогда старики решили назначить в вагоне старшего, роль которого была поручена бывшему учителю экажевской школы Идрису Бачиевичу Албогачиеву и ещё одному нашему односельчанину из тейпа Цечоевых, точно не помню. Они имели право по пути следования во время остановок выходить из вагона и под конвоем приносить воду. И этот Идрис, когда в очередной раз поезд остановился, выбежал и откуда-то принес железные скобы и с их помощью в углу вагона раздолбил дыру. Это стало каким-то спасением хотя бы для детей, но вы можете себе представить, как будет чувствовать себя в такой уборной взрослый человек, особенно молодые парни или девушки, которые терпели до посинения. И в таком состоянии нас везли двадцать три дня! Везли в неизвестном направлении.
По пути следования старший по вагону Идрис Бачиевич часто выглядывал в решетчатый люк вагона и, так как был грамотный, определял, в какую сторону мы едем. Но большинству из нас было уже всё равно, куда нас везут, лишь бы наступил хоть какой-то конец. Первую большую остановку мы сделали на Урбахе и после него мы определенно повернули на восток.
На двадцать четвертые сутки привезли нас на станцию Жалтыр Карагандинской железной дороги. Село с таким же названием находилось в Астраханском районе Акмолинской области Казахстана, куда в основном были выселены переселенцы из селения Экажево. После приезда загнали нас всех в общую баню и забрали всё наше вшивое тряпье, которое вернули после специальной обработки. Рядом со станцией находилось огромное овощехранилище, куда были заселены все пассажиры из нашего состава. И всех разместили на полу. А на улице был сильный мороз, ветер, который дул со всех щелей. Подвал этот был очень вместительный, но постепенно нас на бычьих повозках начали развозить по разным районам и селам.
Нашу семью повезли в село Новая Марковка Астраханского района. Подселили нас к одной русской семье, хозяйка которой была сильно напугана и недовольна нашим внезапным появлением, ведь тогда местные жители были оповещены информацией, что к ним едут головорезы, бандиты и людоеды, и такая нехорошая молва, специально распространенная местными представителями власти, не делали нам чести. Поэтому эта женщина вместе со своей маленькой девочкой плотно закрывалась в своей комнате и боялась выходить. Как оказалось, двое ее сыновей в тот момент воевали на фронте, и можно себе представить, с каким гневом она относилась к нам, якобы предателям Родины, которые вместо того, чтобы защищать советских граждан от немецкого нашествия, грабили и убивали их. Но позднее эта женщина, как и все остальные, поняла, что глубоко ошибалась.
В этом селе рядом протекала река Элиста и там стояла высокая ветровая мельница. Я помню, как я часто бегал к этой речке летом, но вскоре нас опять перевезли на станцию Жалтыр, где не было работы и средств на существование. Здесь в 1946 году я пошел в первый класс. Отец устроился работать в депо, где вручную приходилось загружать и выгружать уголь и другие тяжелые грузы. Там он простудился и через полгода умер. Остались мы одни с мамой. Затем очень долго болела и мама, но, к нашему большому счастью, она оправилась от этой хвори.
В первую зиму, если кто-то умирал, труп выносили в сарай и оставляли там до неопределенного времени, потому что некому и не на что было хоронить. Почти все переселенцы пребывали в ужасных условиях, не было элементарного тепла в помещениях, где они находились, и холод косил голодных и обездоленных людей наповал. Но когда началось потепление, более сильные молодые мужчины копали могилы и хоронили по несколько человек в одной яме.
Чего греха таить, случалось там и такое, что приходилось воровать ради того, чтобы не умереть с голоду. Более смекалистые парни предварительно находили места, где содержался скот у местных колхозников, а затем определяли, где и как можно будет забить его, чтобы раздать мясо голодающим людям. Притом варить мясо нельзя было, потому что как только обнаруживали пропажу, коменданты делали надомный обход с целью проверки. Да и варить его было не на чем, потому что не было дров, угля. Я отчетливо помню, как ел сырое мясо и как коменданты приходили к нам в хижину и нюхали нашу посуду.
Жизнь была такая суровая, что за пределы Жалтыра нельзя было выезжать. Если поедешь дальше 3 км от села, арестовывали и забирали человека на долгие 25 лет каторги, откуда больше не возвращались. И это несмотря на то, что работы в Жалтыре не было. Был один элеватор, но там в рабочей силе не нуждались, штат у них был укомплектован, а если поедешь за пределы села работу искать, накажут. Вот и живи, как хочешь! Поэтому в первое время в Сибири было очень много смертей.
Зная это, представители ингушской интеллигенции во главе с Магомедом Костоевым, Мухтаром Албогачиевым, Алаудином Цечоевым, Аюпом Цечоевым собирались и обходили жилища, в которых находились их соотечественники, чтобы узнать, в каком положении они находятся и кто у кого умер. В один из дней такого обхода я оказался больным и не мог даже двигаться, но еле-еле, чуть слышно произносил: «Дайте мне, пожалуйста, хлеба». Мать рассказывала, что, услышав это, Мухтар Албогачиев достал из своего кармана большой кусок сахара и, отломив специальными щипцами небольшой ломтик, положил это лакомство мне в рот, тем самым спас меня от раздирающего голода. После этого, как рассказывала мама, я открыл глаза и стал спрашивать, кто были эти люди. И вы знаете, я до сих пор думаю, что остался жив благодаря воле Аллаха и этому маленькому ломтику сахара, который дал мне этот неравнодушный человек!
В знак памяти и благодарности за проявленное милосердие, я постоянно при встрече с молодежью рассказываю об этом старшем своем односельчанине, но вы знаете, я часто ловлю себя на мысли, что мало кому это интересно. Я имею в виду подрастающую молодежь и даже своих племянников. И это очень печально.
Спустя пять лет после ссылки, когда летом возле станции Жалтыр началась сенокосная пора, меня, 12-летнего пацана, взяли на работу. В мои функции входили обязанности вручную крутить точило во время сенокоса и сборка подсушенного сена. Но к этому времени у меня начались проблемы со зрением, и мать по чьему-то совету накормила меня свежей куриной печенью. После этого зрение стало восстанавливаться.
Из-за отсутствия работы многих людей из Жалтыра стали переводить в другие районы под наблюдением комендатуры. Таким образом, наша семья оказались на золотодобывающем руднике, где я устроился работать на большом вентиляторе, который обеспечивал шахтеров свежим воздухом. У меня был свой график, который я четко выполнял. Затем, когда старший брат стал работать на шахте с другими ингушами, он взял меня с собой в качестве сумконоса — это своего рода помощник взрывника, без подписи о соблюдении техники безопасности которого шахтеры не могли спускаться в шахту. Но на руднике было очень тяжело и опасно: много ингушей погибло здесь при обрушениях, а многие заболевали и вскоре умирали. Поэтому мать не разрешила мне рисковать своей жизнью и здоровьем, которое и так было подорвано.
В 1956 году мы переехали жить в город Акмолинск, и здесь я окончил 10 классов. Учился я хорошо, и как бы поощряя меня за это, старший брат и мама собрали деньги и купили мне новый костюм. Мне было тогда 18 лет, и за всё это время я впервые стал обладателем нового прикида. Как я радовался, не могу описать словами.
В 1957 году я поехал в Кокчетавскую область, где работал мой старший брат. Отсюда я заочно поступил в Московский институт советской торговли. В Кокчетаве я пробыл недолго, и в феврале 1958 года я сказал матери, что уеду на Кавказ, что бы ни случилось. Благо, деньги у меня тогда были, потому что хорошо заработал на стройке с братом, и, взяв билеты на поезд, через Москву приехал в Назрань.
В первые дни мне было очень тяжело и некомфортно. Знакомых и родных рядом не было, а все возвращающиеся домой ингуши были обеспокоены личным устройством, поэтому в поисках хоть какого-то пристанища я обратился к своему родственнику Мухтару Сагову, который работал кассиром на железнодорожном вокзале в Назрани, а жил в селении Альтиево. Для того, чтобы ему не приходилось ездить на работу из такой дали, государство выделило ему небольшой домик, который располагался на территории железнодорожного двора. Вот туда меня Мухтар и поселил на время.
Стал я жить и искать работу по своей специальности, но в райпо меня не взяли, несмотря на то, что я учился в таком престижном учебном заведении. Тогда по совету одного человека я обратился к Тугану Мальсагову, основателю Ингушского краеведческого музея, который работал тогда в министерстве образования, и он мне помог. Со второй попытки меня приняли в райпо, и я стал работать товароведом.
После окончания института я по распределению попал в город Куйбышев. Оттуда я был перенаправлен в Тольятти, где начиналась грандиозная стройка Волжского автозавода. Там мне дали работу и через несколько месяцев обеспечили жильём. Можно сказать, что я являюсь единственным ингушом, который работал на этом заводе с первой лопаты. Впоследствии я стал работать на торговой базе директором «Продснаба» и обеспечивал продовольствием всех рабочих завода.
После долгих скитаний и лишений я вновь осел в своем родовом гнёздышке и здесь намерен провести остаток своей жизни. Осмысливая свое нелегкое прошлое, я делаю выводы, которые приводят меня к мысли, что ничего на свете нет дороже родимой земли и людей, готовых разделить с тобой и радость, и горе. Сегодня я могу назвать себя счастливым человеком. И за это я благодарен судьбе».
Вот такая интересная и довольно поучительная история жизни одного человека, о котором мы рассказали в этом материале, заслуживает всеобщего внимания хотя бы потому, что на таких примерах и реалиях строится наше будущее, за которое мы все в ответе.