23 февраля наступит 78-я годовщина депортации ингушского и чеченского народов. Трагедия была на всех одна, горе было народное, но у каждого своя история, полная драматизма, печали и потерь. И среди этого огромного числа искалеченных судеб живы люди, которые достойно пронесли боль прошедшей катастрофы, тяжёлые воспоминания о потере родины, где покоились столетиями их предки. Такое не забывается.
Зейнап Мусиевой было на тот момент 8 лет. Но в её детской памяти фотографически отложилась каждая минута этой трагической даты, хотя прочувствовать весь трагизм случившегося она тогда не могла.
Утро 23 февраля 1944 года
... Мы жили в селении Шолхе (Октябрьское) Пригородного района. Наша семья была большая, в одном доме жили дедушка Темирк и бабушка Каби, родители — отец Терсбот и мама Тамара, четыре сына и две дочки. Младшему ребёнку было три месяца, старшему — 12 лет. А в большом дворе, помимо нас, семьями жили ещё три брата отца — Хосбот, Билан, Асхаб. В силу возраста они не были мобилизованы, кроме брата Билана, который вернулся домой искалеченным в 1943 году.
Рано утром солдаты под ружьём увели всех подростков и мужчин на сбор. С нами осталось двое солдат. Было велено собрать самые необходимые вещи. Один из них подсказывал маме, что лучше взять в дорогу, и даже помогал нам это упаковывать в узелки. Подсказал снять наматрасник и уложить туда кухонную утварь, серебряную посуду и другие дорогие вещи. Именно этот мешок мы в суматохе забыли взять с собой. Как часто мама вспоминала его, когда вставала необходимость приобрести что-то из еды, когда те вещи можно было обменять, продать или использовать в хозяйстве.
Тем временем другой солдат, который был злым и предвзятым, снял оружие, что висело на стене, там были и старинные сабли, и отложил их в сторону. Взял он и маленький кинжал, подарок дяди моему брату. Брат было бросился на него, чтобы забрать своё оружие, но тот грубо оттолкнул мальчика. Дедушка попытался заступиться за внука, но услышал в свой адрес грубую брань.
Когда нас начали подгонять и выталкивать из дома, мама стала собирать бабушку, она была постельная и немощная. Но тот солдат, что забрал наше оружие, стал кричать и толкать прикладом автомата бабушку, приказывая встать. Бабушка не могла подняться. И тогда он сказал, что её надо оставить здесь. Мама крепко обняла бабушку, накрыла её собой и стала причитать, что без неё не сделает ни шагу.
Слава Богу, в эту минуту зашёл офицер. Русского языка я не знала, но по его недовольному окрику в адрес солдата и по тому, как опешил последний, поняла, что он отчитывал его. После этого солдат схватил в охапку бабушку вместе с матрасом и закинул её на повозку. Так про набитый вещами наматрасник мы и забыли. Но взяли сушёного мяса, кукурузной муки, масла топлёного, зерна и некоторые вещи, что успели наспех собрать. На ходу мама сказала брату, чтобы он отвязал животных и выпустил их из хлева.
Всегда люди, вспоминая это утро, ищут какие-то прорицания в деталях, мелочах, в каждом действии. Кто его знает. Вот и мама вспоминала, как зашла рано утром в хлев подоить свою буйволицу. А она никак не хотела давать молока. Мама решила её приструнить и тут увидела в огромных, полных грусти глазах слёзы, потёкшие по мордочке. Она погладила буйволицу, приласкала её и с трудом выдоила литр молока, и только успела войти в дом, как следом зашли солдаты с вестью о высылке.
Дорога, отделяющая людей от родины
Привезли нас в большое помещение. Это был склад. Там лежало много мешков. Ночь мы провели здесь. А утром всех погрузили на грузовики и повезли на железнодорожный вокзал во Владикавказ.
Помню, что за ночь навалило много снега. Было холодно. Людей торопливо загоняли в товарные вагоны. Я слышала горький плач женщин, непрерывный плач маленьких детей, но самое жуткое, что я запомнила, это то, как плакали мужчины. Мне казалось, что они вообще не умеют плакать. А тут, когда тронулся поезд, все мужчины в вагоне не могли сдержать слёз. Я была маленькая и тогда не понимала всю глубину этого трагизма, но я видела и чувствовала боль через своих близких людей и тех, кто меня окружал.
Ехали мы более десяти дней. В нашем вагоне стояла буржуйка, на которой женщины поочерёдно пекли кукурузные чуреки и раздавали сидящим в вагоне. Была хилая похлёбка, которую выдавали на больших станциях, где разрешали выходить из вагона, но отходить на расстояние было запрещено. Я видела, как выносили тела умерших людей из других вагонов и складывали в одном месте, как плакали им вслед родственники, которым не разрешали даже присыпать их снегом. Потом в вагоне всё это обсуждалось и пересказывалось.
С нами был наш дядя Асхаб — мулла. Он с мужчинами читал молитвы, и женщины, слушая их, немного успокаивались, притихали и засыпали. Благодаря Всевышнему в нашем вагоне никто не умер. Но всю дорогу бабушка очень переживала, что не сможет доехать до конечной станции, и просила, в случае чего, не говорить солдатам о её кончине. И, конечно же, больше всех других радовалась она, когда нас высадили из поезда, несмотря на буран и жуткий холод. Она прожила ещё несколько месяцев после поселения нас на новом месте. В 1947 году рядом с ней похоронили и дедушку.
Жизнь в ссылке
Нас привезли в Акмолинскую область, в Есильский район на первую совхоз-ферму.
Благодаря тому, что мой отец и дяди знали русский язык, они быстро пристроились на работу, кто завхозом, кто учётчиком. Но время было тяжёлое, послевоенное, а для ссыльных и вдвойне сложнее. Все — женщины, дети, разумеется, и мужчины — работали на полях и фермах. Шло интенсивное развитие сельского хозяйства и освоение целинных земель. Особенно тяжело приходилось мужчинам. Под палящими лучами солнца от зари до зари работали они на полях, вручную косили созревшие зерновые. Руки были мозолистые, лица обгоревшие. Как это они выдержали, не знаю. Но это были настоящие мужчины. Они не жаловались, не плакали, не сетовали на тяжёлую судьбу, а просто работали и кормили свои семьи. Достойное было поколение. В упрёк и в пример сегодняшней молодежи, которая чурается тяжёлой работы.
Но вместе с ними трудились и мы — дети. Я с восьми лет работала в колхозе. Таких как я было много. Через два-три года колхозу дали трактор. Вот это была радость. Мужчинам стало немного легче. Потом как-то пошло. Жизнь наладилась, и вроде обустраиваться стали. Дети учились в школе, учителя даже говорили, что успеваемость у ингушских детей очень хорошая, что они на ходу ловят знания.
Я окончила три класса. Семья была большая, дел в хозяйстве много. Родители посчитали, что мне этих знаний достаточно, но и я не была против, потому как одёжки особой не было, обувки вечно не хватало, не было ручек, не хватало чернил, тетрадей, писали на клочках бумаги, да и учебников — один-два на весь класс. Так и рассталась со школой.
Хочется рассказать немного и о смешном, как говорится, если бы не было так грустно. Сегодня с улыбкой вспоминаем эту историю. Отец решил выкопать на заднем дворе яму под уборную. Странно, но у казахов в те годы вообще не было уборных. Он успел расчистить снег, снять пласт земли, как переполошились все соседи, мол людоед копает яму для людей, которых якобы будет есть. Смешно и грустно. Но местное население ко встрече с нами готовили именно так. Им говорили, что ссыльные очень страшные люди, что они людоеды. Руководство прибыло на место сразу же. Разобралось и успокоило людей. Потом над этой историей долго смеялись и сами казахи, когда ближе с нами познакомились.
Помню, в свободное время, а его бывало так мало, сядут люди на околице, поговорить о жизни, о прошлом и будущем, и взгляды всех устремлены на единственную дорогу в совхоз. Издали увидят точку и ждут, пока путник присоединится к ним. Часто ходоками были ссыльные. Они искали своих потерянных родственников. Это было ещё до указа Сталина о ссылке на каторжные работы на 25 лет, если спецпереселенец покинет село за пределы двух километров. И первый вопрос, который задавали все тринадцать лет изгнания ингуши и чеченцы друг другу, это: «Что там говорят, как скоро вернёмся на родину?»
Мы вернёмся...
Что вернёмся, сомнений не было ни у кого. Мало того, в первое время люди вообще отказывались обустраиваться. В первую весну не хотели сажать огороды, не хотели улучшать свои жилищные условия. Так и сидели с мешками в руках, ожидая команду «Домой!». Но были среди них и трезвые люди, которые просили людей не надеяться на чудо, сажать всё что можно на земле и готовиться к зимовке. Многих эта вера, эта надежда на возвращение и погубила...
Мы вернулись на родину в 1966 году. Немного поздновато, в сравнении с первыми переселенцами. Но с Кавказа приходили печальные вести, что в Пригородном районе, который после восстановления республики остался в составе Северной Осетии, ингушам не возвращают собственные дома, и они вынуждены жить в землянках, а тем, кому повезёт, выкупают свои дома. Мы ведь тоже из Пригородного, жили в селении Шолхи (ныне Октябрьском), не помню улицу, по дороге в селение Тарское. Дом тоже остался осетинам. Их там жило три семьи, ещё долгое время.
Я была в отцовском доме в 80-х годах, вернее, заглянула во двор. В дом не пустили. И ничего не изменилось с тех пор. Всё — и строение, и деревья — всё было по-прежнему. Срубили лишь яблоню, сорт ранетка. Сердце так сжалось от боли и обиды. Тогда я особенно остро, с чувством глубокой утраты чего-то святого и дорогого, поняла тоску и боль взрослых людей, которые покидали родину в феврале 1944 года.
По возвращении мы купили дом и поселились в посёлке Карца. Это был новый посёлок, где в основном селились те, кто не смог вернуться в свой отчий дом. Но отсюда моя семья вновь была изгнана в 1992 году, через 48 лет после депортации, и через 26 лет после возвращения на родину, во время трагических событий в Пригородном районе.
За одно столетие мой народ испытал два изгнания, два предательства со стороны власти. Мой отец был 1889 года рождения. Он умер в 1966 году. Часто повторял, что родина, за которую он воевал в Гражданской войне, которую отстаивал в годы Великой Отечественной войны в партизанской борьбе с диверсантами, за которую воевал его брат Белан и вернулся домой искалеченным, предала его. Но в лице предателей он винил только Сталина и Берию.
Я вышла замуж за Картоева Хусейна в селение Насыр-Корт. У меня два сына и две дочки. Все устроены, подрастают уже правнуки.
А моя семья Мусиевых несколько лет скиталась беженцами, потом купили дом в селение Троицкое. Сегодня живут там мои племянники. Мама Тамара, верная спутница своего мужа, умная и мудрая женщина, выдержала с достоинством все испытания, после смерти мужа одна подняла на ноги десятерых детей. Умерла в 2005 году, в возрасте 95 лет.
История продолжается в наших детях и внуках. Точки не расставлены. На всё воля Всевышнего.