1992 год стал последствием неправильной национальной политики Кремля. Сначала был февраль 1944 года. Всё ингушское население подверглось жесточайшей политической акции — депортации. Чечено-Ингушская республика ликвидирована, а земли распределены между соседями.
Неужели политики рассчитывали, что это всё так и останется, что люди забудут свою родину, потеряют свою национальную принадлежность? Вопреки их прогнозам народ укрепился, сохранился, вернулся на родину и стал справедливо требовать реабилитации.
Много страданий принесла сталинская политика ингушам и осенью 1992 года. Этот материал взят со страниц одного из блогеров. Эта запись из личного дневника Б. Бекова, в котором он передал впечатления о событиях в октябре-ноябре 1992 года. Думается, что читателю будет интересно узнать об этом и что станет лишним поводом задуматься, насколько мир удивительно хрупок, и каждый должен приложить все силы, чтобы не нарушать это состояние.
«В 1991 году Чечено-Ингушетия прекратила своё существование. Восточная, большая часть республики стала называться независимой Чеченской Республикой, а западная, ингушская часть, состоящая из трех районов, как бы повисла в воздухе. Затем был проведён референдум, где большинство населения Ингушетии высказалось за то, чтобы остаться в составе Российской Федерации.
Я помню лето 1992-го. Стадион имени Дьякова, где раздавали лимонад и коржики, а люди радовались. Помню двоюродного брата и его родственников из Пригородного района и Владикавказа. Они говорили о том, что наконец-то справедливость восторжествует, закон о реабилитации репрессированных народов будет исполнен. Люди радовались. Мужчины обнимались и поздравляли друг друга. Старики также выказывали радость, а женщины готовили лепёшки.
Меня тормошил мой родственник и приговаривал:
— У нас вновь будет своя республика. О ней все мечтали! Наконец-то Ингушетия восстановлена.
А я спрашивал:
— А Грозный? А Чечено-Ингушская АССР? Где всё это?
— Мы будем развиваться. Впереди новая жизнь!
Мне было четырнадцать лет. Лето прошло, и наступила осень, которая была довольно мягкой. Но из Пригородного района приходили всё более тревожные вести. Люди волновались. Везде шли разговоры о политике. Проходили встречи, митинги. Всё это было для меня каким-то непонятным действом.
Мама очень переживала по этому поводу. Плакала, видела сны и говорила, что ингушей ожидает что-то страшное. Брат тоже беспокоился, говорил, что если людей спровоцируют, это будет точкой невозврата. «Нельзя брать в руки оружие. Ни в коем случае нельзя. Все вопросы надо решать мирно, а не слушать всякую чушь», — говорил он.
В октябре начали сообщать о том, что в Пригородном районе и Владикавказе массово убивают ингушей. Началось глухое возмущение. Рассказывали об убитой девочке Гадаборшевой. Все говорили о том, сколько ещё это может продолжаться. Тогда в Ингушетии ещё не было ни власти, ни госструктур, ни органов правопорядка, ни телевидения. Не было информации. Не было какой-либо организации в действиях ингушей. Все происходило как-то спонтанно.
В один из дней мы с мамой пошли на рынок купить корма для коров и домашней птицы. Там мы узнали, что в Пригородном районе начались военные столкновения.
День был ясный, солнечный, и у меня было отличное настроение, чтобы пойти на стадион и поиграть в футбол. Но его, конечно, как ветром сдуло. Мама плакала. Я спросил у неё, что случилось. Она ответила:
— Сынок, началась война!
— Как это? — спросил я.
— Вот так. В Пригородном вчера ингушские села обстреляли.
— А что, там на самом деле люди убивают друг друга?
— Да, это так.
Мы спешно пошли домой.
Под вечер 1 ноября ко мне пришли знакомые ребята и начали обсуждать слухи, которые поступали со стороны Назрани. Конкретной информации о происходящем не было. Не было тогда Интернета, не было радио и телевидения Ингушетии.
2 ноября стали поступать слухи о том, что идёт российская армия, и она разъединит враждующие стороны, а затем будет мир. Вначале люди, которые приезжали оттуда, рассказывали, что русские спасают местных в военном городке «Спутник».
Через день пошли новости о том, что в Пригородном и Владикавказе массово захватывают в заложники ингушей. Взяли в заложники даже писателя Идриса Базоркина! Это была катастрофа. Появились «беженцы» (тогда это слово было каким-то странным). Они рассказывали ужасные вещи, что творились в Пригородном. О заложниках в Майрамадаге, в школе № 1 Беслана, в Дур-Дуре, в Южной Осетии. Говорили, что на ингушских домах делают метки и сжигают их, разъезжая на танках и бэтээрах.
У нас в классах появились дети из Пригородного и Орджоникидзе. Я впервые встречал такие фамилии, как Цуровы, Хаматхановы, Ахильговы, Цицкиевы, Гадаборшевы, Льяновы. К нашим соседям поселилась семья беженцев из восьми человек. У детей были очень грустные лица. У меня было какое-то жуткое, гнетущее состояние, которое ещё более ухудшилось после неприятной, но запоминающейся сцены в продуктовом магазине. Вошла женщина вся в чёрном. Увидев стоящего мужчину, она сорвалась на него: «Вы ходите тут живые, а мой муж и деверь расстреляны. Мои братья и сёстры в заложниках!» Это была истерика. Женщины попытались её успокоить, но она убежала. Такую картину в те дни часто приходилось наблюдать в Ингушетии. Это был ужас.
Казалось, что так будет долго и больше не будет республики. И вот на этом фоне появившаяся фигура нового ингушского политика, боевого генерала Руслана Аушева была тогда воистину, как глоток свежего, чистого воздуха в тяжёлом смраде этого поистине жестокого и крайне опасного периода в истории Ингушетии..."